- В зеркале, видимо, есть как что-то нечистое, так и зазорное.
Зачем в картины и фотографии так часто вставляют ; зеркало в виде реки или озера, с тем чтобы дополнить предмет его же собственным отражением, которое по обыкновению смотрится и живописнее и чуть ли не ярче подлинника?.. Предмет, удвоенный в зеркале или в воде, кажется цельнее, единственнее. Он не раздваивается, но удваивается, помножается сам на себя. Он замыкается на себе в этом пребывании на границе своей же иллюзии.
В отражении важно, что оно перевернуто, во-вторых - подернуто зыбью, дымкой, оно струится, и дышит, и проступает из тьмы, со дна водоема. Это как бы тот свет предмета, его психея, идея (в Платоновом смысле), заручившись которой, тот крепче высится на берегу. Зеркало его подтверждает, удостоверяет и вместе с тем вносит долю горечи, тоски, недостижимого далека, становясь по отношению к миру легендой о граде Китеже.
...Поэзия Анны Ахматовой похожа на пруд или озеро, отороченное лесом, или на зеркало, в котором все кажется менее реальным, но более выпуклым, чем в действительности. Отражение яркого неба и блистающих облаков, которые становятся еще ярче - в черной заводи, где черти водятся, но на поверхности ни зыби, ни плеска: всё в невидимой тишине, в озарении темного, подводного света. Заливка. Белое на черном. Странная чернота в белизне. Зависимость от фона, который по-зеркальному гладок, глубок, траурен, на котором контур предмета резок и в нем посверкивает что-то пронзительное, магическое, непонятно откуда берущееся, потому что - "ничего нет".
То же: низкий, бархатный фон ее голоса и рокочущая манера читать, и ахматовское платье, глухое, закрытое. То же: традиционность Ахматовой, ее приверженность к классическому зеркалу стиха, в которое она смотрится пристально и где, как в венецианских затонах, отражается и нынешний день, и живая мелодия речи, торжественно, авторитетно - на неподвижном фоне Лирики прошлых столетий. В ее стихах - до нее кто-то прошел - как в зеркале, когда взглянешь внезапно, кажется - кто-то только что был и вышел, и вещи настороженно прислушиваются - к отсутствию.
Зеркало - анаграмма ее стиля. Жест застылости знак почета и немоты, величия. А цвет - всегда черный. Кого ни спроси: какого цвета Ахматова? - и всякий скажет: черного. И когда она вызывающе произнесла: "Из мглы магических зеркал", - ей, разумеется, не мог не припомниться Пушкин, с его " магическим кристаллом", сквозь который все так ясно светится, а у нее зеркальная мгла, откуда никто не выглядывает, но скользят по стеклу титулованные отражения. Таков же аристократизм Ахматовой - алмазное зеркало в обрамлении Санкт-Петербурга, Царского Села (Версаля), которые подстать ее позе, всегда позе, играющей роль фона. Точнее сказать, роль и фон, на котором она играет, медлительная, важная, чтобы не потревожить эту завороженную воду, - слились в позе Ахматовой, в неподвижном, зеркальном состоянии Королевы.
В алмазном зеркале немотствующих вод
Сияют облаков живые очертанья...
Из орудий к созвездиям ближе всего трезубец.
От кошек почему-то есть ощущение, что у них голубая кровь. В буквальном, окрашивающем значении слова.
Метафоры и сравнения бывают по сходству, по смежности, а то и по удаленности уподобляе-мых друг другу рядов. Но здесь же таится возможность фантазировать средствами речи, вгляды-ваясь в темноту какого-нибудь предмета до тех пор, пока у него не появится удивленная мордоч-ка. Вот эти личики, когти, крылья, хвосты, языки, мелькающие в вещах, пожалуй, пуще всего привлекают меня в метафоре, способной обратить серый тетрадный лист в струящийся, звероподобный орнамент.
"- Солнышко!" - привычно в письмах женщины именуют мужчин, не имеющих отношения к солнцу. Но взглянув на него, я сразу подумал, что вот этот старец и есть то самое искомое "Солнышко". Серенькое сияние исходило от его бороды, торчащей редковатыми лучиками, сквозь которую легко обрисовывалось всегда осклабленное, как сам он выразился однажды со скромнос-тию, рылообразное лицо. Торжественная и немного строгая доброта бродила и плавилась там, и с молчаливых уст спархивали без конца и удалялись в пространство круги-улыбки. Я только однажды видел его глубоко скорбящим когда умер большой начальник, что не вызывало, понятно, у нас ничего, кроме злорадства. - Чего же тут расстраиваться? - удивился я слезам старика, немало потерпевшего в жизни от того же чиновника. - Да ведь как же! ведь его душа сейчас прямо в ад идет! - сказал он в безмерной тоске, не переставая, впрочем, улыбаться.
...Ему противостояла Луна, круглолицая, бритая, жалостливая по-бабьи, слегка осповатая, с носом картофелиной и потупленным конфузливо взором, похожим на глазок в той же картофели-не, упрятанный в припухлости щек. Но я ни о чем не догадывался, пока в какой-то вечер не заговорил о разбойнике, распятом вместе с Христом. Не о том, который покаялся, но о втором разбойнике, который, как известно, не поверил в Христа и погиб.
- А вы знаете, - сказал он загадочно, и у меня по спине пробежали мурашки, - и второй разбойник спасен... Да, он тоже спасся... Только об этом никто не знает...
И из всезнающего глаза - слеза, и потупился, и я понял вдруг, что это он о себе говорит, что передо мною тот самый, неисповедимым путем спасенный разбойник, и он же парный пророк - из тех, что еще придут или уже пришли Илия или Енох...
На старинных картинах, гравюрах Солнце и Луна размещались по сторонам, в виде человечес-ких ликов. Солнце и Луна, два Завета, две Церкви, два пророка, две масличные ветви... И пускай Солнце старше и выше, молодая Луна ему дана в симметрию - чтобы светить по ночам, когда спят.
- И от сих восхищений я просыпаюсь.
Перед допросом в тюрьме у нее было видение. Явились во сне Никита Мученик и Иоанн Воин: - Раиса, помнишь ли слово "не знаю"?!
" Ниточка жизни ". Для этой "ниточки" долго жили: Иоанн -114 лет, Никита - 95. Нельзя помереть - "чтобы не перервалась": остальцы Соловецкого монастыря. В 1732 г. Никита, возвра-щаясь от Иоанна с Топ-озера, направлялся в Ярославль. По дороге его по незнанию завернуло в село Сопелки, куда сошлись в ту же пору 30 других остальцев. Неделю постились, тянули жребий - кому быть Преимущим. Каждый за себя не ручался, опасались: "не повредился ли я, поминая некрещеных?" Один Никита - "неповрежденный". От него - отсюда пошла и продолжилась неповрежденная ниточка староверческого благочестия - секта бегунов (в просторечии), церковь истинно православных христиан-странников.
- Остальцы!.. Верный остаток!..
"Остаток обратится, остаток Иакова - к Богу сильному.
Ибо, хотя бы народа у тебя, Израиль, было столько, сколько песку морского, только остаток его обратится; истребление определено изобилующею правдою..."
Исайя, 10, 21-22.
- На лбу шишка набита, на плече свищ - от непрестанных молебствий. Крестит очко в уборной, когда - садится. Одним словом - погряз в христианстве.
- Этот старец настолько светел, что иной раз сама одежда белеет на глазах у собеседника.
- Когда он впервые забожился - ну, думаю, сейчас его гром разразит, крыша провалится. Я даже пригнулся...
(На первом допросе)
- Выслушал он все разъяснение Апокалипсиса - и про зверя, и про дракона, и что значит число шестьсот шестьдесят шесть (имеющий мудрость сочти), - внимательно слушал, часа два, не перебивая. Потом встал, потянулся, обошел вокруг моего стула и с тоской говорит:
- Ох, попался бы ты мне два года назад, ведь я бы с тебя всю шкуру спустил!..
- Смеялись над ним. Особенно один подполковник из бытовиков. Я, говорит, подполковник, а никакого Бога за всю свою жизнь не встречал. Где он - твой Христос? Хоть кто-нибудь когда-нибудь его видел?
А я, отвечает, Его каждый день вижу.
Наука своим глазам не верит и все спрашивает - а как это может быть? Спрашивая и силясь понять, она утолщает стены, отделяющие от истины. Уж на что воздух прозрачен - так нет, он состоит, оказалось, из кислорода с азотом, плюс углекислый газ; нам кажется в первый момент, что мы пошли дальше и глубже воздуха - в действительности наткнулись на новую, еще более толстую, сумму вопросов и принимаемся выяснять, что такое азот, кислород, пока не установим, что даже один кислород плотнее и толще воздуха, не просто О, но О2 (не считая азота); из утолщенной стены вещества в итоге перепадает кое-какая пища уму и телу, но стена-то все растет и растет...