И с волей Сидорова мало что связывало: мать не знала, что он сел, любимая девушка даже на суд не пришла, друзья отказались — вычеркнули не только из записных книжек, но даже из памяти. Не забыл лишь один человек — Коля Клыков, ради которого он пошел на плаху. Ему-то и написал Сидоров свое первое письмо из лагеря, не думая и не гадая, что эта переписка сблизит и повяжет их на всю жизнь.
«Коля, первые впечатления очень тягостны — жестокость и насилие, насилие и жестокость… Между прочим, тема моей дипломной работы: «Иван Грозный. Жестокость — символ власти». (Странное совпадение. Не правда ли?) Я ее почти написал осталось только точку поставить. Валяется она в общежитии, если, конечно, ее никто не спер, в моей тумбочке. Можешь взять ее и превратить в свой диплом — чего добру пропадать! И не благодари: свои люди — сочтемся. Исправь там только кое-что, что именно, я сейчас постараюсь тебе объяснить…
Коля, власть любого правителя не является величиной постоянной. Подобно сумме денег, сумма власти может то возрастать, то уменьшаться. Как возможна денежная инфляция в системе экономической, так в политической системе возможна инфляция власти. И тогда физическое насилие оказывается для власти тем же, чем золото является для денег, — высшим средством подтвердить свою ценность. Соответственно власть, основанная на насилии, требует для постоянного подтверждения себя постоянного же насилия. История дает тому многочисленные примеры.
В Османской империи казни для поддержания власти были столь привычны, что за века на них выработалась своего рода квота — двести пятьдесят человек в месяц. Султан, который превышал эту норму, рисковал прослыть жестоким. Впрочем, жестокость поощрялась. Смысл казней заключался не столько в расправе над осужденными, сколько в организации массового зрелища. «Я отрезал ему нос, уши, язык и выколол глаза, — гласит надпись на камне, сделанная по приказу персидского царя Дария I в V веке до новой эры. — Его держали в оковах у моих ворот, и весь народ его видел».
Такую же заботу о непременной публичности расправы над врагами правителя можно найти и в древнеиндийских «Законах Ману»: «Все тюрьмы надо помещать вблизи главной улицы (Таганка, которую снесли, Бутырка…), где все могут видеть страдающих и обезображенных преступников».
К чему я забрался в столь отдаленное прошлое? А к тому, Коля, что Иван Грозный не был первооткрывателем формулы: «Власть — это жестокость и насилие», он ее позаимствовал у своих предшественников, из книг — естественно, библиотека у него была шикарная, — и не просто позаимствовал — претворил в дело…
В июле 1570 года в Москве в Китай-городе Иван Грозный проводил одну из своих обычных массовых казней. В течение двух часов около двухсот человек были сварены живьем, распилены пополам, разрублены на части. Детей и жен казненных царь приказал утопить и, когда его желание исполнили, обратился к толпе, возбужденно гудевшей перед помостом.
— Народ! — крикнул он. — Скажи, справедлив ли мой приговор?
И народ дружными криками выразил свою поддержку царю и всему, что он делал.
— Дай Бог тебе долго жить, наш царь-батюшка!
Впрочем, это зрители. А сами казнимые?
Боярин, посаженный на кол, умирая в нечеловеческих муках, кричал:
— Боже, помоги царю! Боже, даруй царю счастье и спасение!
Для сравнения: «Да здравствует товарищ Сталин!» Кто произнес эти слова перед расстрелом? Легендарный Тухачевский! Бывший лейб-гвардии поручик, любитель Девятой симфонии Бетховена, сподвижник Ленина.
Теперь вспомни поход Ивана Грозного в Новгород. В Клину, Твери, Торжке, Медыни он перевешал почти всех жителей и дал этой небывалой жестокости очень тонкое, ну прямо-таки византийское объяснение. Душители, которые выполняли волю царя, говорили, что это необходимо, мол, «для того, чтобы никто не знал тайны приближения царя во главе войска».
Каков сукин сын! Мало того, что сам вошел в историю, но и наплодил себе достойных последователей — Петр Великий, Владимир Ульянов-Ленин, Иосиф Сталин по кличке Коба (Кобра). Хорошая компания! Личности! Каждый свой след оставил…