Лев Борисович чуть не задохнулся от душившего его праведного гнева и принял — именно во гневе — положительное решение: ехать! Он мгновенно повеселел, позвонил Спицыну.
— Мы едем! — объявил торжественно. — Ты составишь мне компанию?
— Естественно.
— Жду. — Лев Борисович подошел к зеркалу, пригладил волосы и на всю квартиру разнеслось: «Умру ли я, но над могилою гори-сияй мо-оя звезда-а!»
Со своей половины выплыла заинтригованная Марина.
— Ты собираешься на концерт?
— На кладбище.
— Я думаю, на кладбище тебе еще рано, — поразмыслив, сказала Марина. — На кладбище ты отправишься тогда, когда приведешь свои дела в полный порядок. Понял?
— Понял. — Лев Борисович поцеловал жену в щечку, выпил еще сто граммов водочки, ибо плохо переносил покойников, и отправился на кладбище.
«Вольво» мягко и бесшумно катила по Ярославскому шоссе. Лев Борисович сидел на заднем сиденье, курил, смотрел на лысину сидевшего за рулем Спицына и думал, что и он, наверное, сзади выглядит не лучше своего адвоката. Это открытие почему-то озаботило его, повергло в уныние — идут годы… «А мы все бегаем, кувыркаемся, суетимся… Пора о вечности подумать, о могилке между шумящих на ветру сосен…» И стоило ему только об этом подумать, как лоб его покрылся испариной: вспомнил, что именно вот таким нехитрым способом он отправил на тот свет своего друга Илью Блонского.
«Нет, с этим вопросом пора кончать, — решил Лев Борисович. — Чертовщина только в сказках бывает».
— Стас, — решительно обратился он к Спицыну, — у меня есть к тебе серьезный вопрос…
— Слушаю…
— Когда грохнули Слепнева, ты действительно подумал, что это моих рук дело?
— Мы уже говорили на эту тему.
— Ну, а что ты скажешь о смерти Блонского?
Спицын печально вздохнул.
— Лева, тебя кто-то опять подставил. Умно и грамотно.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Да, я так подумал, — еще печальнее вздохнул Спицын. — Но теперь я нисколько не сомневаюсь, что тебя играют.
— Кто?
— Человек, который очень хорошо тебя знает.
— А что ему от меня нужно?
— То, что три года назад ты сотворил со своей тещей.
Лев Борисович потер всей пятерней лоб и оглушительно расхохотался.
В девяносто четвертом в городе Бобруйске совершенно неожиданно, в одночасье скончался тесть Скалона, часовых дел мастер Давид Ефимович Авцин. Все заботы о похоронах Скалону пришлось взвалить на себя — он оказался единственным мужчиной в многочисленной семье своих близких и дальних родственников. Похороны прошли торжественно, теща осталась довольна. Ей понравилось все: и место на кладбище — небольшая тихая полянка, скрытая тенью трех могучих золотистых сосен, и то, что мужа пришло проводить такое огромное количество народу — любили, значит, и то, что на поминках всего было в меру — и вина, и шума, и песен. В этой суете и хлопотах она не обратила внимания, что рядом с могилой мужа готова еще одна могилка. Приметила она ее лишь на сороковой день, когда приехала помянуть супруга, и только потому, что прямо в изголовье сияла необыкновенной белизной мраморная плита, извещавшая о том, что здесь лежит усопшая Мария Исааковна Авцина, то есть она, и скорбят о ней осиротевшие дети и внуки..
Мария Исааковна ахнула, отступила назад и долго с недоумением и тоской смотрела на пустовавшее среди золотых буковок место, на котором, как она поняла, когда-нибудь будет выбита дата ее смерти. «Не когда-нибудь, а скоро», — вдруг всхлипнула Мария Исааковна и загрустила, затихла, чувствуя, как крепнет и утверждается в сознании эта нежданно-негаданно посетившая ее мысль.
Марию Исааковну словно подменили. И на работе, и дома. Увял бойкий голосок, пропало желание сплетничать, поучать всех и вся премудростям жизни. Она зачастила в церковь, ушла от дел и, как только выдавалась свободная минута, спешила на кладбище.
Слух о таинственной могильной плите, которая притягивала Марию Исааковну, словно магнит железо, разлетелся по всему городу. Ее ездили смотреть родственники, знакомые и совершенно незнакомые люди. Добралась до нее и приехавшая из Москвы младшая дочь Марии Исааковны Марина, ничего таинственного не обнаружила и, вернувшись домой, поведала обо всем своему домашнему врачу кандидату медицинских и всяких прочих там оккультных наук Науму Абрамовичу Крамеру. Наум Абрамович внимательно выслушал ее и сказал: