— Чудно́, право, что тогда я не решился доверить тебе партию Мюзетты!
Мне предложили петь в оратории Франка «Блаженство», которая была с успехом исполнена в самом конце сезона. Понятно, я согласилась и получила большое удовлетворение от концертов.
Но этого мне было недостаточно, я мечтала о другом и терпеливо ждала счастливого случая.
Между тем в театре начались репетиции «Сельской чести», которую собирались поставить под руководством самого автора в день двадцатилетия со дня появления этой оперы.
Я набралась смелости, подошла к помощнику дирижера Габриэлю Сантини и попросила его поручить мне партию Лолы.
Сантини заметил, что роль мне не подходит, поскольку она написана для меццо-сопрано. Я настаивала, взяла у него ноты, удачно спела отрывок, и Сантини пообещал подумать над моим предложением. Тогда я вновь обратилась за помощью к синьоре Клаузетти и добилась желанной роли.
Партия Лолы была мне почти незнакома, я никогда ее не репетировала, но благодаря хорошей музыкальной подготовке быстро ею овладела.
Для новой постановки оперы театр пригласил самых выдающихся певцов. Партию Сантуццы исполняла прославленная Линда Каннетти, Турриду пел тенор Боттаро, а мстительного Альфио — также весьма популярный баритон Данизе.
Репетировать мы должны были в знаменитом красном зале театра, а затем перейти на сцену. Настал день первой репетиции вместе с Масканьи. Все собрались к назначенному часу. Время идет, проходит полтора часа, а Масканьи все нет и нет. Каннетти начинает сердиться и грозит, что она вообще уйдет. Данизе молчит, но заметно, что и он слегка нервничает. Боттаро пытается убить время, рассказывая последние анекдоты. Я же в ожидании первой встречи с самим Масканьи притаилась в уголке, боясь пошевелиться.
Наконец уже около полудня в зал, словно ураган, влетает Масканьи и сразу же обрушивает на нас шквал объяснений, пытаясь оправдать свое опоздание. Его приглашают сесть за пианино, на что он резко отвечает:
— Что нам, собственно, здесь делать? Пошли, пошли прямо на сцену.
И первым устремляется к дверям, быстрый, уверенный в себе.
Когда мы собрались на сцене, Масканьи заметил меня и воскликнул:
— А, так это вы «малышка» Барбары Маркизио? Молодчина. Вы хорошо знаете партию Лолы?
— Думаю, что да, маэстро, — отвечаю я.
— Посмотрим, — улыбнулся он. — От вас требуется предельная экспрессия, четкая дикция, спокойствие, и еще… не бросайте на меня панических взглядов…
Началась репетиция. В соответствующий момент Сантини дает вступление к арии «Цветок гвоздики…». Я волнуюсь, но пою, и как будто хорошо.
Затем Сантини буквально выталкивает меня из-за кулис; я выхожу, покачивая бедрами, отлично вписываясь в игровой эпизод, и без запинки исполняю сцену с Боттаро и Каннетти. Маэстро Масканьи не делает мне ни единого замечания, и репетиция продолжается.
Бросив губительный цветок гвоздики Турриду — тенору Баттаро, я с гордым видом ухожу… прямо за кулисы.
Когда кончился акт, Масканьи поднялся на сцену и в превосходнейшем расположении духа объявил, что репетиция проходит как нельзя лучше. Затем подошел ко мне и, ласково потрепав меня по щеке, сказал:
— Ты, малышка, тоже пела отлично! Только не забывай, что Лола, бросив Турриду цветок, отправляется не на прогулку, а — в церковь!
Я с самого начала положила себе за правило не обольщаться своими успехами и держаться поближе к истине. Но должна сказать, что в роли Лолы меня ждал подлинный триумф. Доказательством тому — предложение спеть Лолу в театре города Кальяри, которое я получила сразу же после окончания спектаклей в «Ла Скала». Мне оплачивали проезд туда и обратно в вагоне первого класса, да и само вознаграждение было вполне приличным. Но синьора Клаузетти решительно восстала.
— Тоти Даль Монте больше не будет петь Лолу. Вы можете пригласить ее в Кальяри на роль, более подходящую для ее голоса, легкого сопрано, — ответила она импрессарио.
По окончании театрального сезона я покинула «Ла Скала» и вернулась домой, где меня встретили с восторгом. О моем исполнении партии Лолы газеты отзывались весьма одобрительно. Отец был вне себя от радости, водил меня по всем друзьям и знакомым и каждому рассказывал, какая я удивительная певица.
Вскоре все друзья уже окрестили его «моя доченька» — так называлась знаменитая комедия Галлины, в которой как раз изображен отец, безмерно восхищающийся мнимыми успехами своей дочки-певицы.
После того как я побывала в Мира, чтобы обнять мою седовласую наставницу, мы с отцом отправились в Пьеве ди Солиго. Там, на родине моих стариков, мне был оказан прием, достойный настоящей знаменитости.