Совершенно обессилев от напряжения, я обернулась и увидела сидящих за кулисами Кастельмонте, его жену и мою сестру. Они отчаянно жестикулировали и посылали мне воздушные поцелуи, словно желая сказать: вот видишь! А ты еще не хотела петь! Эта эгоистичная троица не понимала, чего мне стоили эти минуты. Я еле держалась на ногах и боялась, что вот-вот упаду в обморок прямо на сцене.
В таком плачевном состоянии я вернулась в артистическую уборную.
Ценой нечеловеческих усилий я добралась до последнего действия. Но самые тяжкие испытания ждали меня впереди.
Четвертое действие. Я лежу на постели, портниха поправляет мне прическу, а заодно и простыню. И тут я обнаружила, что забыла спрятать под подушку носовой платок. Без носового платка мне явно не обойтись. Чувствую, нос заложило так, что невозможно дышать. Все же я кое-как спела дуэт с доктором. Потом встала с постели, села за туалетный столик и начала петь речитатив «Прощай, о прошлое». Нос словно пробкой закупорило. Я с ужасом думала о долгой ноте в конце речитатива. Что делать? Как быть? Решение пришло в последнюю секунду. Обычно я проводила всю эту сцену, полулежа в кресле. А тут я опустилась на колени, разразилась горькими рыданиями и, низко склонив голову, взяла резкую финальную ноту. Зрители ничего не заметили. Но я-то понимала, что долго мне не продержаться. Если не высморкаюсь, будет катастрофа.
Выручил меня карнавал. Спотыкаясь о кресла, я подошла к окну, завешенному двумя прелестными шторками. Недолго думая, левой рукой я облокотилась о подоконник, а правой схватила шторку и энергично высморкалась в нее, не обращая внимания на служанку, которая дважды испуганно повторила, что пришел Альфред.
Прочистив наконец бедный нос, я повернулась к тенору и запела: «О Альфред! Любимый мой! О счастье!..» И тут я заметила, что тенор смотрит на меня с ужасом. Он еле слышно пробормотал:
— Что случилось? У тебя все лицо черное!
Ох уж эти шторки! Насквозь пропитанные пылью, они оставили на моем лице заметные черные полосы. Но стоило ли отчаиваться из-за такого пустяка? Ведь самая страшная опасность уже миновала. Со всей нежностью и чувством я пела дуэт с Альфредом «Покинем край, где так страдали», причем старательно терлась лицом о плечо тенора, вконец испачкав ему великолепный фрак.
Положение было спасено, сцена закончилась с блеском, публика устроила громовую овацию, а комический эпизод лишь поднял мое настроение.
В бурные годы войны мне довелось петь «Травиату» и в Удине.
Город жил под страхом воздушных налетов, но огромный зал театра «Пуччини» был полон, и спектакль прошел с большим успехом. Выйдя из театра, мы с Монтесанто поспешили в гостиницу «Италия», владелец которой, остроумный и веселый Бенедетто, приготовил в нашу честь замечательный ужин.
— Если дадут сигнал воздушной тревоги, — предупредил он, — сразу же бегите в городское бомбоубежище. Оно находится рядом, на другой стороне площади.
Лучше бы он этого не говорил! Не успели мы поужинать, как завыла сирена. Мы выбежали из гостиницы и в два счета очутились в огромном бомбоубежище, где стояло множество скамей и стульев.
В то самое время, как я поручила душу богу, с ужасом прислушиваясь к громовым взрывам, сидевшая рядом пожилая синьора шепотом сказала:
— Вы Тоти Даль Монте?
Получив утвердительный ответ, она протянула мне листок бумаги, карандаш и попросила:
— Не откажите в любезности подарить ваш автограф.
В первую минуту я хотела ей ответить, что момент для раздачи автографов совершенно неподходящий, но сдержалась и покорно исполнила просьбу синьоры. На мое горе, остальные заметили маневр моей соседки, и вскоре пришлось раздавать автографы налево и направо. Любители подобных «сувениров» примчались даже из боковых коридоров, и сразу в бомбоубежище поднялась суета. Шум и беспорядок крайне возмутили сторожа убежища, в обычное время курьера местного муниципалитета, о чем свидетельствовал его форменный берет. Блюститель порядка, принимавший очень близко к сердцу свои новые обязанности, не разобравшись, в чем дело, стал ворчать на все лады, что надо покончить с подобным безобразием и пора уже итальянцам перестать паясничать. Многих это так разозлило, что они с грубой бранью набросились на ревностного служаку. От слов спорщики быстро перешли к рукоприкладству, и ссора не обошлась без потасовки.
К счастью, раздался сигнал отбоя, и «битва» тут же прекратилась.
В Генуе исполнение «Травиаты» тоже не раз прерывалось сигналом воздушной тревоги. Столь памятный мне театр «Карло Феличе» был превращен бомбежками в груду развалин, и теперь все спектакли шли в «Аугустусе». А так как воздушные налеты происходили почти всегда вечером, начало спектаклей было перенесено на пять часов дня.