Открыв дверь, я нахожу Шарлотту на моем пороге. Ее руки засунуты в карманы джинсов, а выражение на лице говорит мне, что она не особо уверена в себе, стоя на моем крыльце, то же самое чувствую и я прямо сейчас.
— Ты в порядке? — спрашивает она искренне. Есть тип искренности, когда тебя понимают, а есть такой, с каким она сейчас со мной говорит — как с ребенком. Не давая мне ответить, она продолжает: — Мы все через это прошли. Ты просто единственный родитель, кто отводил сегодня своего ребенка в школу в первый раз. Остальные из нас прошли через эту боль в прошлом году. Шестеро мамочек вообще стояли в слезах на обочине у остановки, когда автобус увез их деток в первый раз в школу, — она делает паузу, чтобы перевести дыхание, а затем издает мягкий смех. — По крайней мере, Олив пошла охотно. Ты не поверишь, что мне пришлось сделать в прошлом году, чтобы отправить Лану в школу. Я тащила ее к автобусу, пока она вырывалась и громко кричала на всю улицу. Это было похоже на фильм ужасов. Ты бы подумал, что я готова была бросить ее прямо на проезжую часть.
— Ужас, — подмечаю я, соболезнуя ей.
— Да, знаю, представляешь? После того, как она все-таки оказалась в автобусе, она встала на сиденье и прижалась руками к окну, громко плача. Я чувствовала себя худшей матерью во всем мире в течение всех шести часов, пока ее не было дома. Как ты, наверное, заметил, в этом году все прошло намного легче.
Я смотрю на нее на протяжении долгого времени, не зная, что сказать, так как я уже использовал мое замечание в виде слова «ужас». Что тут еще можно сказать? Я рад, что сегодня все прошло лучше? Это, наверно, звучит так, будто меня в принципе не волнуют проблемы других, или мне стоит казаться более заинтересованным и быть благодарным за попытку заставить меня чувствовать себя лучше? Каждый день я говорю себе, что мне пора уже прекращать образ жизни отшельника и вести себя как нормальный человек, но внутри у меня тьма и холод. Моего тепла хватает только для Оливии. Из меня постоянно льется горечь, и она гонит всех прочь.
— Ну, если ты захочешь поговорить, я... — она указывает через дорогу на свой дом. — Я живу через улицу.
С глубоким вздохом Шарлотта разворачивается на своих каблуках.
— Я правильно причесал ее? — слова соскальзывают с моего языка, прежде чем я понимаю, что прошу о помощи. Какого черта я делаю? Я не прошу о помощи, не ищу поддержки или сочувствия. Я закрываю двери перед лицами людей и вешаю трубки, обрывая звонки, заполненные вопросами, на которые я не хочу отвечать. Я закрытый человек и не беспокоюсь о том, кто и что думает о моей жизни или обо мне.
С искренним смехом Шарлотта поворачивается ко мне.
— У нее прекрасные длинные волосы и очаровательный ободок. Ты отлично справился с ее волосами.
— Я вырос с братом. Имея дочь, я иногда чувствую, что живу в чужой стране, где никто не говорит по-английски.
Это именно то, что я чувствовал с того дня, как Олив исполнилось два, и она схватила свою первую куклу из коллекции «Принцессы Диснея» с прилавка.
С озорным блеском в глазах Шарлотта возвращается к моей двери.
— У тебя есть кофе? — спрашивает она.
Что за вопрос? Разве есть хоть один родитель, который не пьет кофе, чтобы проснуться в столь ранний час?
— Как бы я смог выжить без него? — смеюсь я.
— У тебя есть больше, чем на одну чашку?
Она напрашивается сама? Это то, что делают родители, когда их дети уходят в школу на весь день? Тусят и пьют кофе, пока делятся секретами о том, как не испортить жизнь своих детей?
— Хочешь — верь, а хочешь не верь, но у меня их четыре. И все они были в одной коробке, так что особого выбора у меня не было, — отвечаю я, слегка, ухмыляясь. Из моего рта так просто льется остроумие, что я чувствую себя немного непривычно, словно с губ срываются иностранные слова, но когда стоишь перед кем-то, кто понимает твои переживания, дух товарищества очень кстати. На самом деле, я с удивлением понимаю, что чувствую себя в какой-то степени хорошо.
— У тебя хватит кофе, чтобы наполнить больше одной чашки? — Шарлотта искоса поглядывает на меня, как будто ждет, что я скажу «нет».
— Хочешь зайти на чашечку кофе? — наконец, предлагаю я. Не то чтобы я был загнан в угол, но я могу сделать кофе. Я могу побыть нормальным человеком сегодня, хотя бы несколько минут. Плюс ко всему, отвлекает то, что она невероятно великолепна. Полагаю, отвлечение, выглядящее, как она, совсем не лишнее.
— Ох, черт возьми, огромное спасибо! — говорит она, как будто это было неожиданным приглашением. — Я выбежала из дома сегодня утром, не выпив кофе, поэтому мой мозг все еще дремлет. Если бы ты не пригласил меня, то я все равно бы попросила немного кофейных зерен. У меня даже нет кофемолки, но я была в таком отчаянии, что попыталась бы стучаться даже в ад за этими зернами, только бы получить свою дозу.
Ее шутка вызывает у меня смех — мой настоящий смех, не тот, который слышит ЭйДжей, когда я пытаюсь заставить его прекратить рассказывать плохую шутку, прежде чем он наговорит кучу дерьма.
Я приглашаю Шарлотту в дом и провожаю через гостиную на кухню. Интересно, что она думает о диванных подушках, подставках и разбросанной почте на полу после моего недавнего выступления в образе Тасманского дьявола.
— Keurig (Примеч.: капсульная кофемашина популярного бренда), — говорит она, глядя на кофеварку. — Мне нравится твой выбор, — я отодвигаю стул из-за стола и предлагаю ей присесть. — Вы обжились довольно хорошо для тех, кто переехал сюда совсем недавно.
— Не люблю чувствовать себя переселенцем, — говорю я, вытаскивая пару кружек из шкафа.
— Понимаю, — бормочет она в ответ, глядя на свои ногти и проверяя каждый из них, как будто используя этот жест, чтобы отвлечься от чего-то. Меня заинтересовало ее внезапное изменение в настроении, я, наверное, сказал что-то не то.
Я беру сахар и сливки и ставлю их перед ней.
— Ты в порядке? — спрашиваю я.
— Я прошу прощения за грубость, — отвечает она, не сбиваясь с ритма. — Я не должна была быть такой навязчивой, заставив пригласить меня в дом, зная тебя всего лишь двадцать минут. Я действительно просто хотела попросить немного кофе, но... это странно. Спрашивать, есть ли у тебя кофе больше, чем для одной чашки. Учитывая обстоятельства, это было не смешно. Прости. Я не знаю точно, есть ли кто-нибудь еще другой на нашей улице, ну, пары с детьми, к кому можно постучаться и не попасть в неловкую ситуацию. Все мамы с автобусной остановки живут на других улицах, — она испускает громкий стон. — Привет, я Шарлотта и мне нравится бродить и делать из себя дурочку при первом же знакомстве с хорошим человеком.
Ее нервный смех на самом деле успокаивает меня.
— Я пригласил тебя, так что все в порядке, — отвечаю я, усмехаясь. Я улыбаюсь, осознавая, что почти забыл, что отправил своего ребенка на войну.
Когда чашки наполнены, Шарлотта тянется за салфеткой к середине стола и вытирает просыпавшийся сахар. Я ловлю себя на том, что, наблюдая за ее руками, вспоминаю, как выглядели руки Элли, когда она протирала обеденный стол. Наши столы всегда были очень чистыми. Все и всегда было очень чисто. Элли называла себя чистоплотной маньячкой. Я думаю, что она просто была зациклена на этом, но она предпочитала называть себя именно так.
Звонкий стук двух кружек друг об друга вытягивает меня из моих мыслей об Элли, заставляя сфокусировать свое внимание на незнакомке, сидящей передо мной. Если бы мы были в старом доме, я, наверное, вырвал бы глаза Шарлотте за то, что другая женщина касается своими руками тех мест, которых касались руки Элли. Это как раз и было одной из многих причин, из-за которых я продал наш дом. Фактически, я жил с Элли в ее гробу. Если не считать того, что я все еще жив.