Ни о чем таком она ему не сказала. Алеша был с ней, шел рядом! Сам отыскал ее, и она больше его не потеряет. Ни упрека, ни слова досады он от нее не услышит. Она не скажет ему и о Славике. А ведь опоздай Алеша на день-другой, она с отчаяния пошла бы за Горелова. Пошла бы без любви (кто может заменить Алешу?) — из одной жалости. Сделала бы несчастными и себя и Славика. Без любви…
Томка, как на грех, еще не ушла на дежурство. В халате, с обнаженными по плечи руками, она по обыкновению сидела у рояля и наигрывала какую-то песенку. Она украдкой подмигнула подруге. Галя возмутилась: что за намеки? Ну Томка! Всех мерит на свой аршин. Хотя… пусть мерит!
Томка встала из-за рояля, подала Алеше руку:
— С приездом, товарищ капитан. Соизволили явиться?
— Да вот, — смешался он, — как-то случилось…
— А подружка моя отчего писем от вас не получала?
— Да вот… — Алеша закурил. Молча пристыженно поглядел на Галю, отступил к стене, стал рассматривать фотографии. — Служба все… Время…
— Ах, время?
«Зачем она, зачем? — Галя испугалась. — Она все-все погубит. Кто ее просил?» Надо было спасать положение.
— Мы уже обо всем поговорили, — нашлась она.
— Ах, поговорили? — насмешливо переспросила Томка. — Тогда вопросов нет. Пора мне на дежурство собираться.
Галя первый раз опаздывала в госпиталь. Они с Алешей проспали. Никогда еще за время службы не подводила Галя ни подруг, ни раненых. А нынче вот оплошала. Но ничто не могло омрачить ее счастливого ликования. Мир был прекрасен, а люди достойны только любви. Не существовало на свете ни злобы, ни вражды — ничего скверного.
На центральной торговой площади Гале повстречались патрули — лейтенант с новеньким орденом Красного Знамени на гимнастерке и двое солдат с автоматами. Смеясь, откозыряли ей и пошли дальше. Она кивнула в ответ и некоторое время провожала их взглядом. Какие славные ребята! Что значит — свои! Хорошо, что они уцелели на войне!
У госпитального подъезда стояло несколько машин: «доджи», «виллисы», санитарные кареты. Галя обомлела: «Неужели сейчас? Неужели я больше не увижу Алешу?» Но уже в следующую секунду, увидев спокойно гуляющих по госпитальному двору раненых, успокоилась: напрасны ее страхи. Госпиталь был таким же, как и накануне.
От сердца отлегло. Нынче она опять встретится после дежурства с Алешей. И завтра это повторится, И как знать, не подарит ли им судьба не одну-две, а множество таких же благословенных ночей? Господи, как же она счастлива!
С того самого мгновения, однако, как взгляд ее остановился на несчетно раз виденном здании госпиталя с мельканием белых халатов за стеклами окон и дверей, как рассмотрела раненых в гипсе и повязках, на костылях и с палками, хромающих между цветочными клумбами, радостная безмятежность в душе стала таять, уступая место горечи.
Так бывает. Торопишься к друзьям с добрыми вестями. Сейчас вот с тобой в дом к славным людям войдет радость. Счастье твоих друзей и тебя сделает счастливой. Распахиваешь дверь, видишь вдруг вовсе не те лица и, ощущая, как улетучивается из души предвкушение праздника, осознаешь, что ошиблась дверью. Здесь не нужны ни твои благословенные вести, ни твоя душевная щедрость. Никого тебе не осчастливить и самой не сделаться счастливой…
…В октябре сорок третьего, закончив курсы медсестер в Челябинске, Галя попала на службу в госпиталь в городе Ульяновске. Помещался тот госпиталь в старинном каменном здании. До революции там была гимназия. В больших светлых палатах, бывших классах, заставленных кроватями, было прямо-таки не пройти. Раненые всё поступали и поступали. Наши вели бои возле Днепра…
У нее в палате лежал обгоревший сержант-танкист Павел Хмельнов. Ни бровей у него не осталось, ни ресниц — только глаза на гладком красном блине светились. Да когда открывался рот, зубы белели. На руках у него лишь пеньки от больших пальцев сохранились. Павел зажимал между этим коротким пеньком и круглой лопаткой ладони ложку и ею, вроде бы вывернутой задом наперед, подносил к отверстию рта щи или овсяную кашу. Кормили в ту пору раненых не богато. Так же, вывернув неловко карандаш, Павел и письма мамане в город Рубцовск писал.
Галиной напарницей и соседкой по квартире оказалась Капа, женщина лет под тридцать, красивая, белолицая, с бархатными пушистыми ресницами и круглой темной родинкой на левой щеке. Муж Капы воевал на фронте, а она чуть ли не в открытую жила с довольно-таки пожилым санитаром Боровским. Вечерами, бывало, Капа выпроваживала молоденькую напарницу из дому. Иди, дескать, гуляй где хочешь до полуночи. Страдая и ненавидя соседку, Галя бродила по скрипящему снегу так долго, что домой возвращалась гораздо позже назначенного срока. Часов у нее в те времена не было, а встречи с Боровским, даже уходящим, она боялась. Чего доброго, не сдержится и черт те чего наговорит. А ее ли это дело? Пусть Капа сама разбирается со «старым боровом»!