— Небось Австрия-то скоро кончится, — заговорил кто-то внизу. — Венгрия пойдет. Государства! У нас в Сибири иной район поболе будет. Жалею, однако, братцы, что не повезло на ихнюю жизнь поглядеть. Не ко времени ранило.
— Це вирно, — согласился другой. — Везуть нас до дому каликамы. Тепер хоча б до села свого доихаты та маты й батька побачиты — и то слава тоби господи.
— Вот это точно, братва, — вступил в разговор третий. — Почитай, и трех месяцев нет, как мы пехом топали по местам этим самым и думать не думали, что обратно повезут нас искалеченными. Хотя, — понизил он голос, — нам-то, может, грех скулить? Руки-ноги целы, башка только сверху задетая, мозги шурупят… А вот как поглядишь на тех троих наверху — лучше б им вовсе не жить…
— Це вирно…
Они, само собой разумеется, жалели нас. Но что нам была их жалость? Пользы от нее никакой, а мысли, от которых иногда избавлялся, опять возвращались и отравляли существование. Хотя на ребят обижаться было не за что. Окажись я на их месте, рассуждал бы, наверное, точно так же.
— Замолкните вы, трепачи! — набросился на них первый. — Что, как Слава не спит? Больно сладко ему отпевание ваше слушать, как думаете, а?
Все звуки утонули в стуке колес, лязганье буферов. Убаюкивая, покачивалась койка. За окном возникали и, уступая место черноте, исчезали освещенные острова станций. Во тьме текли придорожные посадки, рощицы и гладкая пустынная степь. Поезд, наверное, уже пересек венгерскую границу. По моим расчетам, утром нас привезут в Будапешт.
5
Примерно полгода тому назад я первый раз попал в столицу Венгрии. На передовую мы ехали ночью. Сидели на бортах батарейного «студебеккера». Совсем недавно в городе шли уличные бои, и колеса машины чуть ли не на каждом метре наезжали на неубранные камни, проваливались в воронки. Нас так подбрасывало, что мы хватались друг за друга, чтобы не вылететь из кузова. И я замечал в эти мгновения заштрихованные дождевыми потеками громады разрушенных домов.
А когда машина катила без толчков, я кемарил, сидя на борту между Митькой и Исаевым. Вообще-то мы устроились получше других — у кабины. Нам не так доставалось от ветра и дождя. Хотя и мы продрогли…
Какой тут, казалось бы, сон? Дождь хлещет вовсю, ветер срывает с головы шапку. Но у меня глаза все равно слипались. Всю ночь до этого был в наряде и почти не спал. Вот и не мог ничего с собой поделать. Заставлял себя смотреть по сторонам. Что ни говори, а Будапешт — это Будапешт. Хотя и досталось городу во время уличных боев, хотя и не сохранилось, можно сказать, уцелевших зданий, спать, проезжая по Будапешту, было непростительно.
Попросил я было Митьку будить меня, если усну. Он разок локтем толканул в бок, а потом, наверное, забыл или сам пригрелся и уснул. Утром, когда мы с комбатом на полковничьем «виллисе» ехали к переднему краю, Митька оправдывался, виновато опустив голову:
— Жалко было будить. Сладко ты кемарил. А город, чего ж? Город как город. Побитый только посильней иных-прочих. Еще поглядишь. Как обратно поедем после победы…
Я и сам так думал и потому не очень расстроился. Впереди была долгая жизнь, и в ней предполагалось все: и победа над немцами, и возвращение на родину через Будапешт. Но, само собой разумеется, не в санпоезде…
На этот раз в Будапешт я попал солнечным летним днем. От вокзала нас везли в чудном длинном автобусе с мягкими пружинистыми креслами. Меня санитары усадили впереди, у самого окна. Улицы, по которым катил автобус, походили на узкие ущелья среди потрескавшихся скал. Можно было подумать, что в огромном городе не сохранилось ни одного живого здания. И только когда автобус выехал на мост через Дунай и засияла, отражая солнце, вода, пассажиры автобуса заговорили громче и оживленнее. В том, что мы увидели, было дыхание живой жизни. Правда, немного портил впечатление затонувший пароход, мачты которого торчали из воды.
Госпиталь помещался в чудом уцелевшем среди океана развалин сером трехэтажном здании. Оно стояло на дунайской набережной. Неподалеку жители венгерской столицы разбирали камни и складывали их аккуратными штабелями. Лежа на носилках в ожидании, когда за мной придут местные санитары, я смотрел по сторонам. Города, вообще-то, не существовало — вокруг поднимались громады побитых осколками и разрисованных трещинами каменных стен.