Сколько смертей повидал я на фронте и в госпитале! И после каждой казалось, что она останется в памяти навсегда. Но проходили дни, недели, месяцы — наслаивались новые и новые события, новые потери, новые смерти. И то, что не так давно выглядело незабываемым, постепенно тускнело, уходило в небытие. Но, само собой разумеется, не все.
7
…Мы с Митькой чуть ли не бегом шли за комбатом, Было приказано явиться на берег Свири, на НП артполка. Мы только вчера прибыли в совершенно разрушенный этот город со странным названием Лодейное Поле. Это был фронт. За рекой стояли финны, а берег Свири был передним краем.
Трава поблескивала росой. Мои сапоги и Митькины ботинки намокли и почернели. На всем пути от расположения батареи в парке за железнодорожной насыпью до НП не встретили мы ни одного человека в штатском, не увидели ни одного уцелевшего здания. Впереди, за рекой, стеной стоял хвойный лес. Там скрывался противник, и чем меньше расстояние было до берега, тем настороженнее всматривался я в бронзово-зеленую стену соснового леса, ожидая увидеть людей в чужой военной форме. Но там как будто не было ничего живого.
НП артполка оборудовали в полуподвале разрушенного кирпичного заводского корпуса у самой воды. Стереотрубу установили перед оконным проемом, расширенным попаданием снаряда. Я попросил разрешения понаблюдать за противоположным берегом. Прижался глазами к окулярам.
Вплотную приблизилась речная поверхность. Вода текла медленно, набегая на желтоватый отполированный валун, струясь между корнями прибрежных сосен. По другую сторону реки, перед шеренгой красноватых сосновых стволов — они приблизились к самым глазам, — серым загадочным холмиком поднималось из травы бетонное сооружение с бронированной дверью и приплюснутой амбразурой. Дот! Вдруг дверь сдвинулась с места, тяжело отошла. Из дота на поверхность выбрался офицер в голубовато-серой форме и стал что-то объяснять тем, кто был внутри, указывая рукой на наш берег.
Рассматривая бесстрашно, — а может быть, беспечно? — стоящего за рекой офицера в непривычной глазу форме, я ощутил беспокоящую близость опасности. Там, за Свирью, перед кустами лесной опушки, где бронзовые стволы сосен парадными колоннами подпирали зеленую кровлю леса, прятались вооруженные люди, ожидающие случая, чтобы убить меня и всех, кто был на этом берегу.
Пора было уступить место у стереотрубы разведчику-наблюдателю, но я никак не мог заставить себя оторвать взгляд от вражеского берега, от живого финского офицера, бесстрашно стоящего у нас на виду. Внезапно за спиной запищал «зуммер», и сразу же вскрикнул Васюта:
— Что?! Как? Да иди ты!..
В этом вскрике комбата было что-то такое, от чего у всех на НП забило дыхание. Я оглянулся. Васюта выглядел изваянием с трубкой полевого телефона в руке. Все уставились на него с испугом и ожиданием.
— Убит Геннадий Артюхов, — сказал комбат.
Мы возвратились в расположение. К полудню все было готово к похоронам. Вырыта могила, сколочен гроб. Это была первая смерть в артполку. Нас, личный состав штабной батареи, сократившийся пока на одного человека, построили у только что вырытой могилы, по глиняным стенам которой ручейками сочилась вода. Земля там болотная…
Мы с Митькой стояли плечом к плечу в шеренге, а на траве, около горки желтоватой глины у изголовья могилы, как будто плыл, покачиваясь, наспех сколоченный гроб. Он казался коротеньким, детским, и непохожий на себя Гена Артюхов с окровавленным лицом и отсеченным на уровне бровей черепом напоминал умерщвленного ребенка. Те, кто был в расположении во время минометного обстрела, о гибели Артюхова рассказывали, как бы оправдываясь. Живых, наверное, всегда угнетает чувство вины перед погибшими. Военная судьба могла ведь распорядиться и иначе. Когда начался минометный налет, Атрюхов не упал на землю, а побежал по ходу сообщения. Страх оказался сильнее рассудка. Мина ударила в бруствер прямо возле его головы. Вот и…
Комбат снял фуражку и склонился над гробом. Ветер трепал его светлые волосы. Васюта стоял так слишком долго, как будто не было у него сил отвести взгляд от лица убитого солдата. Потом все-таки заставил себя выпрямиться и, повернувшись к подразделению, заговорил. Я не слышал ни слова. Все было пустым, лишним, все не имело смысла, кроме свежей могилы с мокрыми глиняными стенами, наспех сбитого гроба и окровавленного лица Гены Артюхова…