Среди ночи меня разбудили голоса, стук. Увидел, в палату вносят новеньких, укладывают на свободные кровати. Врачей, сестер набилось черт знает сколько. Показалось, это мне снится, и я закрыл глаза. Но услышал знакомый сумасшедший крик из какой-то палаты по другую сторону коридора. Благим матом орал морфинист Сахновский.
Послышался голос успокаивающей его сестры. Голос был очень знакомый. Я успел подумать: «Неужели здесь Томочка?» — и уснул. А госпиталь был в эту ночь необыкновенно шумен, многолюден, беспокоен. В коридоре топали сапогами, разговаривали. Кто-то из новеньких свирепо храпел. А я не мог определить, во сне это происходит или наяву. Из ушей не улетучивался голос Томочки, и я ломал голову, приснился мне этот голос или я действительно его слышал.
Ближе к утру опять послышался рев Сахновского из коридора, и опять зазвучал голос, поразительно напоминающий голос Томочки. Она здесь или не она? Я подумал, что надо крикнуть: «Сестра!» — и ее приход разрешит все сомнения. Но мне помешал Илюша Тучков:
— Ты чего не спишь, Славка?
— А ты почему?
— Да вот придурок этот… Чуть ли не полгода возле него маюсь. Нет покоя ни днем, ни ночью…
Сахновский ревел на весь корпус. Рев его вдруг начал приближаться, и вот уже морфинист неизвестно зачем ворвался в нашу палату. Его нельзя было узнать. В проходе между кроватями стоял человек в одних кальсонах. У него отросла рыжеватая бородка, как у дореволюционного дьячка, и все лицо обросло такой же рыжеватой щетиной. Шершавая кожа в трещинах и язвочках натянулась на по-лошадиному выпирающих ребрах. Из-под кальсон выглядывал бинт, обтягивающий впалый живот. Изо рта у Сахновского торчала изжеванная размокшая папироса. Он обводил нашу палату, в которой теперь не было свободных кроватей, мутными, ничего не видящими глазами. Какое-то время смотрел на меня. Кажется, не узнал.
Я вдруг увидел у него в руке большую бутылку, наполненную до половины румынской виноградной водкой — «цуйкой». Сахновский швырнул на пол размокшую папиросу и присосался губами к бутылочному горлышку. Пил он долго, и туда-сюда ходил острый кадык на жилистой шее. Опорожнив бутылку, он заорал:
Появилась маленькая сестричка в белой косынке, взяла Сахновского за руку и стала тащить к двери. Тот упирался и злобно матерился. Она выговорила:
— Господи, какой ты страшной! А ну-ко иди на место!
Что это? Сон, галлюцинация? Да нет, все явь. Спиной ко мне в нашей палате стоит Галя Мурашова. Моя Галя!
— Товарищ Мурашова! — окликаю я ее.
Она оборачивается. Какое-то время смотрит на меня будто бы даже с испугом. Но вот ее смугловатое чуть-чуть скуластое лицо растягивается в улыбке. Какая знакомая, какая родная улыбка! Галя бросается ко мне:
— Славик? Ты? Как ты? Порядок? О господи, славно-то как! Гляди какой стал! Вроде и не собирался помирать.
— Ты здесь одна из наших?
— «Из наших»! «Из наших»! — смеется она оживленно. — Даже чудно… Не одна, не одна я тут. И Томка, подружка моя, — ее-то ты, верно, помнишь — тут со мной, и капитан Тульчина.
— Любовь Михайловна?
— Отныне она тут начальник отделения. Вот уж кто порадуется тебе! Любовь Михайловна часто тебя вспоминала. А то как же? Многих ли от смерти спасет за жизнь свою врач?..
— А ты меня вспоминала?
— Я? — Галя отвечает не сразу. Смотрит на меня, думает. Потом улыбается напряженно: — Я, Славик, понятно, вспоминала. Кого мне еще вспоминать, как не тебя?
— И мы с Митькой часто всех вас вспоминали: и врачей, и сестер, и соседей моих. А тебя — особенно.
— С Митей? — удивляется Галя. — Неужто и он тут?
— Здесь. Не знаю, правда, в какой палате.
Из коридора доносился злобный рев Сахновского. Он то орал что-то бессвязное, то матерился бессмысленно. Галя наклонилась ко мне и сказала доверительно, как говорят человеку близкому и все понимающему!
— Пойду, попробую утихомирить.
14
Галя переходила из палаты в палату — их в этом госпитале было у нее три, — знакомилась с ранеными, присматривалась. На душе у нее было просветленно-радостно. Отступили прочь все печали, от которых после встречи с Алексеем в Будапеште никак не могла отрешиться. Это же надо — Славик тут! Господи, как она ему нужна. И отныне это будет всегда-всегда. Верно, сама судьба их вновь свела…
С души был свален тяжкий груз, и, когда подошло время обхода, Галя понеслась в ординаторскую, преисполненная возвращенного чувства неуязвимости. Там уж, должно быть, собрались все врачи. Первый обход — не шутейное дело.