— Ты? — спросила она. — Чего сияешь?
— Я? Я сияю? — Галя засмущалась. На душе и впрямь было славно. — С чего мне сиять?
— А расплываешься?
— Разве? — Галя подумала: «Чего я, в самом деле, стесняюсь? Сама искала случая поговорить… Господи, что я за человек! Отчего перед всеми хочу казаться безгрешной?» — Понимаешь, Томка, совсем не понимала я себя прежде. Хотя, может, обманывала?.. Выходит, вовсе не нужен мне Алексей…
— А кто нужен? Славка безрукий? — Подруга смотрела так, вроде услыхала от Гали признание в том, что она хочет покончить жизнь самоубийством. — Был у вас разговор? Не было? И на том спасибо. Да ты, подружка дорогая, хоть пробовала думать, что это значит — пойти за такого?
— Ты не больно! — обиделась Галя. — Я все понимаю. Мне с ним будет хорошо. И ему со мной — тоже…
— Черт знает что такое! — Томка ткнула папиросу в блюдце-пепельницу и тотчас же стала закуривать новую. — Совсем тронулась девка. Ты его здесь всего только кормишь. В остальном няньки за ним ходят. А если выйдешь за него, все на тебя после госпиталя ляжет. Пойми, глупая, без рук он, без обеих рук. Ясное дело, можно и с таким жить. Я бы вот смогла. Это точно. Хотя… на кой мне такое удовольствие? А ты — ни в коем случае. Нет, Галка, выбрось это из головы.
— Это почему же: ты смогла бы, а я — нет?
— Я, подружка дорогая, говорю так, потому что и тебя и себя знаю. Ясное дело, я вовсе не лучше тебя. Нисколько. Просто я никогда собой особенно не дорожила, а ты себя всегда помнишь. Потому-то и нельзя тебе с таким инвалидом надолго сходиться. Чтоб жить с таким, надо себя совсем забыть. Не обижайся, Галка, не верю я, что ты это сумеешь.
— Плохо ты меня знаешь! Ежели я полюблю, то все отдам.
— Ты, подружка дорогая, не кипятись. Я же по-свойски. Нам с тобой хитрить нечего. Что на уме — то и на языке. А если не так сказала, не слушай маня. Делай как понимаешь.
15
Меня как будто перенесло в прошлое, как будто опять оказался я на возвышении «вокзала». На обходах осматривала и расспрашивала меня Любовь Михайловна, в завтрак, обед и ужин с моими порциями появлялась в палате Галя. Она, как и в Австрии, приносила мне книги, журналы, газеты и не отходила ни на шаг, когда я совершал путешествие от кровати до стола. Читать я мог только у стола.
С появлением Гали жить мне стало спокойнее. Не, донимали больше мысли о той угловатой прибрежной скале, на которую, рискуя разбиться, неудержимо и стремительно несется утлое суденышко моей судьбы. Вообще-то она, эта скала, где-то существовала, и опасность рокового столкновения не исчезла совершенно. Просто отодвинулась в будущее…
И появление Томочки сделало мою жизнь полнокровнее. Само собой разумеется, встреча с ней совершенно не походила на встречу с Галей. Но и присутствие в госпитале Томочки приносило радость. Когда-то я был для нее «безнадежным». Теперь она могла убедиться, что тот, кого она не принимала за человека, сам ходит, сидит у стола с книгой. Было, правда, во встречах с Томочкой и еще что-то такое, что возвышало меня в собственных глазах. Чуть ли не на каждом дежурстве она выкраивала минутку, чтобы подсесть ко мне. Пристроится на краешке кровати, проведет ладошкой по моей щеке, подмигнет: «Симпатичный ты, Славик! Закрутила бы я с тобой любовь…» Эти Томочкины слова вытаскивали меня из мира, где властвуют беспомощность и безнадежность, в мир молодой, преисполненный веселости, земных радостей, нормальных человеческих наслаждений.
Сахновского тянуло в нашу палату. Я, как и все, боялся его. В том состоянии, когда ему нужен был укол, он и в самом деле становился страшен. Мог ударить палкой, запустить в человека бутылкой из-под цуйки. Мне следовало особенно опасаться его. Стукнет по голове — все. Но ничто не в силах было заставить меня скрыть свою презрительную ненависть к морфинисту. Мальчишка, я кичился тем, что удержался на плаву, в то время как менее сильный товарищ мой по несчастью безнадежно тонул.
Само собой разумеется, Сахновский угадывал это и смотрел на меня как на лютого врага. Высосав до дна бутылку цуйки, он швырял ее в меня. Но судьба была ко мне благосклонна — морфинист ни разу не попал в цель…
Галя накормила меня завтраком, собрала грязную посуду, развернула на столе «Комсомольскую правду» и ушла по своим делам. Я начал читать статью Льва Кассиля о футболистах московского «Динамо», победивших знаменитый «Арсенал» из Лондона. Отчет о футбольном мачте напомнил довоенные времена, когда я не пропускал ни одной игры, вел таблицу чемпионата страны и «болел», само собой разумеется, за одесситов…