— Де мои диты? — подал голос новый мой сосед Семенюк, пожилой усатый черепник. — Пустить мене до дитей…
Красные, как у кролика, глаза Семенюка были полны слез, усы, седовато-черные, обвисли, лицо, широкое, морщинистое и густо поросшее черными волосами, исказила плаксивая гримаса.
— Позвать сестру? — спросил я.
— До дитей хо́чу! — заявил он решительно и опять заплакал: — Де мои диты?.. Нехай мене пустять до дитей… Чуешь?!
В палату вошла Любовь Михайловна в сопровождении Гали. Сестра привычно улыбнулась мне и сделала повелительный знак головой: оставь газету, иди на место! Путь от стола до кровати я уже преодолевал самостоятельно и довольно легко. И все-таки Галя взяла меня под руку и довела до кровати.
Любовь Михайловна увидела слезы на лице Семенюка и подошла к нему. Взяла за руку, заглянула в глаза:
— Семенюк, что случилось? Почему вы плачете?
— Пустить мене до дитей, чуете? Пустить, чи вы не люди?
— Скоро поедете к детям, Семенюк. Вот закончим вас лечить, и поедете домой, к детям. Теперь уже скоро.
— Де мои диты? Де мои диты?.. — Он опять заплакал.
— Дома, очевидно, ваши дети, — сказала Любовь Михайловна и кивнула Гале. Сестра сняла с Семенюка нательную рубаху. Капитан Тульчина вооружилась инструментами, начала постукивать молоточком по коленям и локтям раненого, приговаривая: — Спокойно, Семенюк, спокойно…
Потом, как и всегда в таких случаях, начала царапать заостренным концом молоточка кожу на груди и животе Семенюка. Тот ежился и, смеясь, отталкивал руку врача:
— Лоскотно, ой, лоскотно…
— Спокойно, Семенюк, спокойно.
— Диты!.. Де мои диты?..
Из-за этого Семенюка я ночью не мог уснуть. Кто виноват в том, что с нами случилось? Один он, страшный преступник, или их тысячи? Отчего так слепы и легкомысленны люди? Отчего они так быстро забывают, что приносят им войны? Отчего они не расстреливают, не вешают, не сжигают на кострах (это достается на долю других) тех, кто затевает войны? Наоборот, их провозглашают героями на века. Им ставят памятники, воздвигают величественные гробницы. Всем этим Александрам Македонским, Тамерланам, Чингисханам, Наполеонам… Неужели и Гитлера когда-нибудь начнут восхвалять? Неужели забудут «тю-тю», «гроб с музыкой» Яши Кудряшова и «дитей» Семенюка?..
Около моей кровати скрипнула половица. Я повернул голову. Увидел Томочку. Она, наверное, стояла надо мной несколько минут, чего-то ожидая.
— Ты что? — спросил я шепотом.
— Не спишь? Почему ты не спишь, Славик? — Она наклонилась, и шепот ее звучал у самого моего уха. — Надо спать.
— Не могу. Все думаю вот.
— О чем же ты думаешь? — Ее глаза блестели у самого моего лица. В Томочкином шепоте угадывалась волнующая мою душу, предназначенная только мне тайна. Я ощутил это, и сердце мое сразу стало невесомым. А Томочка наклонялась еще ниже, и теплый воздух ее дыхания уже коснулся моих щек. — Тебе что-то мешает уснуть? Скажи, Славик, не стесняйся.
— Чего мне стесняться?
— Ну ладно. Пойду посмотрю, что в палатах делается.
Томочка ушла. А я так и не умерил своего возбуждения — не уснул до утра. Правда, больше не думал о Кудряшове, Семенюке и всех других, кто все еще отлеживался на госпитальных койках за границей и на родине. В ушах звучал Томочкин шепот, а перед глазами была прочно засевшая в памяти картина: скудно освещенный коридор за «вокзальной» дверью, бочка с пальмой, перила лестницы и слившиеся в долгом поцелуе две фигуры — одна в белом халате, другая в пижаме…
16
Галя увидела Славика на цементном крыльце корпуса. Он придерживался культей за стену, стоя над ступеньками — их там всего три — и норовя шагнуть вниз. Осторожно опускал парализованную ногу сверху и, не дотянувшись до первой ступеньки, поднимал ее обратно. Глаза Славика нацелились вниз и ничего больше не видели. «Упадет!» Галя одним духом примчалась к крыльцу, схватила Славика за плечо.
— Нельзя тебе одному с лестниц! — Она крепко держала его за плечо, потому что он стал вырываться. — Ты чего? Неужто не понимаешь? Нельзя! Зови меня. Я всегда помогу.
— Понимаю, все понимаю. Но знаешь, как хочется самому, без помощи! Нет, этого ты не поймешь.
— Отчего же? Да ведь помогаю тебе я. Не кто-то — я!
Он посмотрел на нее внимательно. Она угадала у него в глазах вопрос. Галя прониклась к нему жалостливой нежностью и растроганно подумала: «Нельзя мне обмануть его ни в чем».