Митька ушел. Вместе с ним выскользнула из палаты и Томочка. Надо было запереть за поздним гостем дверь корпуса. Через минуту-другую она возвратилась. Я еще сидел у стола, пытался вчитаться в «Американскую трагедию». Томочка, ни слова не говоря, забрала книгу и негромко, чтобы не разбудить моих соседей, приказала:
— А ну-ка марш спать! — взяла меня под руку, довела до кровати, помогла улечься и прошептала таинственно: — Обойду палаты, проверю, все ли угомонились, и приду. Жди, я скоро.
Я вслушивался в тишину, ожидая, когда возникнут легкие звуки Томочкиных шагов. Как-то странно она вела себя сегодня со мной. Зачем приказала ждать? Для чего ждать? И почему так таинственно шептала мне об этом? Я ничего не понимал, но был взволнован и изнемогал от нетерпения. А в госпитале было тихо-тихо. Только за открытым окном шелестела листва…
Дверь скрипнула дважды — открываясь и закрываясь. Как будто из ниоткуда возникла Томочка. Присела на кровать, наклонилась надо мной, и я внезапно ощутил губами ее губы. Это был очень долгий поцелуи. Я прямо-таки задохнулся.
— Подвинься, — шепнула Томочка.
…Когда она потом встала, надела халат и подпоясала его, я смотрел на нее, не понимая, вижу ли живого человека, или все это галлюцинация. Томочка для того, наверное, чтобы вернуть меня в действительность, провела бархатной ладошкой по моей щеке и шепнула:
— Спи.
— Неужели ты любишь меня? — спросил я шепотом.
— А то как же?..
— Значит, мы теперь — муж и жена?
— Это — нет. Какая я жена? Пойду я, Славик. На дежурстве все же. Мало ли что? Спи, милый, спи.
18
Помню Митьку прежнего, «легкого на ногу», исполнительного, услужливого, умелого в любом деле. У него и походка тогда была легкая, летящая. А после ранения он двигался осторожно, ходил бочком, боясь удариться правым плечом. Глядя на него сегодня, трудно поверить, что он совсем недавно был таким ловким, таким подвижным и работящим.
Когда Митька чуть ли не бегом влетел в нашу палату, я в первый момент не узнал его. Но он был чересчур возбужден, чтобы обратить внимание на то, как я на него смотрю. Он уселся на свободную кровать по соседству с моей и без предисловий заговорил о письме из дому. Андрюху, Митькиного брата-инвалида, писали из дому, женили на какой-то соседке, куме, овдовевшей в сорок третьем. Трое деток, правда, у нее.
— Вишь, как повернулось-то! — ликовал Митька. — Выходит, главное дело — живым остаться. Покуда живой человек, у него еще все может образоваться. Теперь бы мне тебя, Славка, женить на хорошей девке, и — порядок!
Вообще-то не любил я разговоров на эту тему. Но сегодня мне ничем нельзя было испортить настроения. Меня даже почему-то рассмешили Митькины слова. Он, само собой разумеется, моментально учуял во мне какую-то перемену и не отстал, пока я не открыл ему нашу с Томочкой тайну. После этого Митька учинил мне допрос. Выяснив интересующие его подробности, подмигнул удовлетворенно и толкнул меня плечом. — Вот и на твоей улице праздник! — сказал и добавил восхищенно: — Сильна девка! Вот бы кого тебе в жены.
— Не пойдет она.
— Это верно — она не пойдет. Хотя — жалко…
— Мало ли о чем нам приходится жалеть?
Митька весь день со мной не расставался. Наставлял, как надо вести себя с Томочкой. Нельзя, тоном бывалого человека поучал он, в таком деле выказывать нетерпение или, допустим, откровенность. Самое разумное — держаться так, вроде мне все равно, охота Томочке «пригреть» меня или нет охоты.
— Надо, чтоб она к тебе сердцем присохла. Я-то знаю, женщина, ежели полюбит, ни на что не поглядит. Получилось бы у тебя с Томкой — с моей души знаешь какой камень свалился бы. Поглядел бы я тогда на пигалицу Галку…
Он все-таки испортил мне настроение. Зачем о Гале вспомнил? Ни в чем я перед ней не провинился. А все-таки совесть была как будто нечиста. Как в глаза ей посмотрю, если Галя узнает о моем грехопадении? А она ведь обязательно узнает…
В Митьке чувство опасности развито необыкновенно. Он заранее предвидит приближение момента, когда разумнее всего поостеречься, переждать, уйти в кусты. Вот и сейчас Митька моментально уловил перемену в моем настроении, почувствовал, что допустил какой-то промах, из-за которого нарушилось безмятежно-плавное течение нашего разговора. Но на этот раз, отступив от своих правил, не ушел Митька в кусты — спросил:
— Ты, никак, рассерчал?
— А ты как думаешь! — резко ответил я. — Сколько раз просил — не трогай Галю?
— Что ты за человек, Славка! Она вишь как с тобой, а друг твой, выходит, не смей слова худого о ней сказать? Хоть серчай, хоть как, а я о Галке теперь не могу по-прежнему думать. Да и самому тебе след увидать, что она за человек…