— Но к неверным проникну легче яБез оружия и щита.Да будут щитом мне вера моя,Смирение и нищета.
— Э, мы тоже верили прежде,Пока от бед и утратНас хранило, подобно надежде,Имя Конрада Монферрат.
Но погиб он — и пламень верыПобеды нам не стяжал:Оттеснены тамплиеры,И Тевтонский орден — бежал.
Меняется время, несутся года и года,Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогдаИ чайки, и бури, и кедры на кажлой скалеТоскуют о хоре, которого нет на земле.
4
— Мир тебе, страник Аллаха!Гостем быть удостой,Стопы от жаркого прахаПод кровом шатра омой.Ты стар, голова в сединах,Но вижу твой дух — в огне.Когда до святой МединыДойдешь — помолись обо мне.
— Брат! Не святыня Каабы,Не царственный город ИсламаНе мудрость ученых арабов,Не светоч Христова ХрамаИная жжет меня рана,И жажда неутолимаНи пенной струей Иордана,Ни солнцем Иерусалима.
Уж силы мои догорели,Но слава нищей судьбе…Молись о рабе Титурэле,Как я молюсь о тебе.
В песках Сальватэрры влачатся года и года,Барханы песчаные за чередой череда,И лишь умирая, во всепоглощающей мгле,Услушит он голос, которого ждал на земле.
Прострут ему ангелы дивную Кровь в ХрусталеПричастье и радость для мира, лежашего в зле,Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят,Хранил ее вечно незыблемый град Монсальват.
И будут сходить от обители по ледникамНародоводители к новым и новым векам,Пока на земле хоть один еще есть пилигрим,Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.
1934
* * *
Мне радостно обнять чеканкой строк,Как влагу жизни — кубком пира,Единство цели, множество дорогВ живом многообразье мира.
И я люблю — в передрассветный мигЧистейшую, простую негу:Поднять глаза от этих мудрых книгК горящему звездами небу.
Как радостно вот эту весть вдохнуть —Что по мерцающему сводуНеповторимый уготован путьЗвезде, — цветку, — душе, — народу.
1935
Восход души
* * *
Бор, крыши, скалы, — в морозном дыме.Финляндской стужей хрустит зима.На льду залива, в крутом изломе,Белеет зябнущих яхт корма.
А в Ваммельсуу, в огромном доме,Сукно вишнёвых портьер и тьма.
Вот кончен ужин. Сквозь дверь налевоСлуга уносит звон длинных блюд.В широких окнах большой столовой —Закат в полнеба, как Страшный суд.
Под ним становится снег багровымИ красный иней леса несут.
Ступая плавно по мягким сукнам,По доскам лестниц, сквозь тихий домПодносит бабушка к страшным окнамМеня пред детски-безгрешным сном.
Пылая, льется в лицо поток нам,Грозя в молчанье нездешним злом.
Он тихий-тихий… И в стихшем домеМолчанью комнаты нет конца.Молчим мы оба. И лишь над нами,Вверху, высоко, шаги отца:
Он мерит вечер и ночь шагами,И я не вижу его лица.
Игрушечному медведю, пропавшему при аресте
Его любил я и качал,Я утешал его в печали;Он был весь белый и урчал,Когда его на спинку клали.
На коврике он долго днемСидел притворно неподвижен,Следя пушинки за окномИ крыши оснеженных хижин.
Читался в бусинках испугИ легкое недоуменье,Как если б он очнулся вдругВ чужом неведомом селенье.
А чуть я выйду — и уж вотОн с чуткой хитрецою зверяТо свежесть через фортку пьет,То выглянит тишком из двери.
Когда же сетки с двух сторонНас оградят в постельке белой,Он, прикорнув ко мне, сквозь сонВдруг тихо вздрогнет теплым телом.
А я, свернувшись калачом,Шепчу, тревожно озабочен:— Ну, что ты, Мишенька? о чем?Усни. Пора. Спокойной ночи.