Маргарита Морус взяла свечу и пошла впереди своих гостей; все они проследовали в небольшую обитую черным комнату, у задней стены которой помешался маленький алтарь. Над ним висело распятие, а под распятием стояло серебряное блюдо с отрубленной человеческой головой.
Маргарита преклонила колени. Эта голова, которую она, рискуя собственной жизнью, похитила ночью с позорного столба на Лондонском мосту, собственноручно набальзамировала и беспрерывно орошала слезами, — была головой ее отца, головой канцлера Томаса Моруса, павшей под секирой палача. Как часто молилась она пред этими мертвыми глазами, последний взгляд которых приветствовал ее с нежной любовью! Как жаждало мщения ее сердце и как ликовало оно сегодня, когда была унижена та женщина, которая, сладострастно целуя короля, требовала казни ее отца!…
— Теперь я предам тебя земле, — прорыдала любящая дочь, — теперь я могу умереть, потому что сдержала свое слово. Проклятие, произнесенное злополучной Екатериной, исполнилось и оно будет исполняться на всех, кого любит король Генрих. Да, — воскликнула она, и ее стан выпрямился, взор заблистал, как будто вдохновленный неземной силой, ее черты приняли зловеще-мрачное, но в то же время просветленное выражение, — я вижу кровавую тучу вокруг трона Генриха. Бог возмездия гневно взирает с небес. В Тауэре палачи оттачивают топор, убийственный удар обрушится на головы виновных, и кровь задымится к небу. Но гнев Господень еще не утолен! Проклятие церкви шипит вокруг трона. «Убийство!» — слышится вопль в стенах Тауэра! Граф Сэррей, ваши песни становятся мрачными, и последнюю из них поет ваша отрубленная голова. Лорд Варвик, ваши ноги утопают в крови. Где падают на эшафот королевы, там лорды Англии также исходят кровью. Отец, отец, ты отмщен; теперь бичуют рабов, смотревших на зрелище твоей казни, веселая Англия пляшет с палачом, и пламя костров взвивается к небесам… О Боже мой… умилосердись!… Я перестала проклинать, останови Свою карающую десницу, сжалься!
Маргарита изнемогла и словно окаменела пред страшным видением, которое представлялось в экстазе ее душе; ее колени подогнулись, и она, упав в обморок, ударилась плечом об алтарь, последний опрокинулся, и голова ее отца покатилась через нее на пол. Мужчины побледнели. Когда молодая девушка в своих предсказаниях назвала Варвика по имени, он машинально схватился за шпагу. Но Сэррей слушал, словно очарованный, и, хотя его члены дрожали от озноба, душа жадно упивалась ужасной картиной.
— Лорд Варвик, — потихоньку спросил он, когда они передали Маргариту на попечение старухи, — что думаете вы насчет этих предсказаний?
— Я истолковываю их в хорошую сторону! — серьезно ответил Варвик. — Если мои ноги тонут в крови, значит, я должен держать в руке меч; тогда я не боюсь ничего. Что же касается вас, то берегитесь этой последней песни… Избегайте королевского двора: ваше сердце слишком пылко для капризов короля Генриха, он способен заставить поэта поплатиться за песню, которая не понравилась ему.
— Тогда я стал бы мучеником поэзии! — с принужденным смехом воскликнул Сэррей. — Но я не могу поверить в ужасную кровавую тучу, созданную разгоряченным воображением.
Лорд Варвик не сказал на это ничего, он и его спутник молча дошли до того места, где их дороги разделились. Варвик на прощанье пожал руку Сэррея и промолвил:
— Генри Говард! Если бы пророчеству все-таки было суждено сбыться, то у вас найдется мститель, как нашелся он и у леди Маргариты.
Сэррей в шутливом тоне обещал то же самое. Однако его веселость была ненатуральной. Какое-то недоброе предчувствие легло тяжелым гнетом на его сердце. В первый раз сегодня английский Петрарка не пел никакой страстной песни, прохаживаясь по узорному мраморному полу своего дворца.
Варвик не ошибся в своем суждении о короле Генрихе, когда сказал, что в данном случае Анне Болейн предстоит поплатиться ни более ни менее как своей головой. На другой же день леди Джэн Сеймур видели верхом на белоснежном иноходце, в расшитом золотом платье, она скакала рядом с королем по Сент-Джемскому парку; но ее прекрасную голову венчала только дворянская корона, из черного бархата, унизанная жемчугом.
Вскоре иная корона должна была украсить ее благовонные кудри. В то время, когда она с веселыми шутками ехала возле Генриха, супругу короля, несчастную Анну Болейн, отводили в Тауэр; ее обвинили перед парламентом в прелюбодеянии, которое она будто бы совершила с пятью дворянами, в том числе со своим родным братом. В надежде на обещанное помилование один из обвиняемых дал ложное показание, тем не менее все они были приговорены к смерти и казнены. Анне Болейн также вынесли смертный приговор. Обсуждали, следует ли обезглавить ее или сжечь живую. Однако Генрих в воспоминание сладостных часов, пережитых им с ней, решил в виде милости обречь ее на секиру палача.