Толлебен никак не мог сжаться, его гигантский торс по привычке раскачивался в кресле от одного локотника к другому. Но лицо чуть что не просило прощения за такие пропорции тела. Кроме того, он казался утомленным. Если Толлебен и не был убит, то спать ему сегодня не довелось.
— С моей стороны это искренняя забота, — заявил Терра, понижая голос. — Ведь мы некоторым образом связаны друг с другом. Такова была воля судьбы, не наша…
Толлебен махнул рукой, показывая, что этот вопрос обсуждать поздно.
— Поэтому ваше самочувствие для меня не безразлично, — заключил Терра. — Разрешите дать вам совет: уезжайте на несколько недель из Берлина! — При этом он очень убедительно смотрел на собеседника. Не побледнел ли Толлебен? Впрочем, лицо у него вообще приблизилось по цвету к канцелярским бумагам. Кого напоминала его обвисшая книзу, а сверху отощавшая физиономия? Того надворного советника, к которому благоволил Ланна. Мечта Ланна начала осуществляться — Бисмарк уступал место заработавшемуся чиновнику. Только глаза, естественно, казались еще более выпученными на дряблом лице.
Но тут он даже покраснел.
— Вам нет надобности отсылать меня, — произнес он пискливым голосом. — Моя жена все равно делает что ей вздумается.
— Если вы подозреваете, — начал Терра, — что я хоть в малейшей степени затронул вашу честь…
— Я все равно не стал бы вызывать вас на дуэль. Я как-то вызвал вашего друга Мангольфа, с тех пор я знаю, как ваша братия относится к делу чести. В следующий раз мне пришлось бы расписаться в том, что я конокрад. — Голосок был пронзительнее, чем всегда, и во взгляде появилась жажда крови.
— Между нами ничто не изменилось, Толлебен, — прошипел Терра, нагнувшись вперед. — Вы были моим заклятым врагом, зверем из бездны с кровожадными глазами. Им вы и остались.
Чудовищная искренность, но Толлебен отверг ее.
— К этому я не склонен, — сказал он, выпрямляясь. — Я не склонен к излияниям.
После чего Терра отвернулся, и наступила пауза.
— У вас с моей женой какие-то очень уж современные отношения. — Толлебен начал бережно, чтобы не задеть чего-нибудь. — Но я тоже не отстал от века и могу верно судить о них, — закончил он решительно. Он произнес затверженный урок и перевел дух.
Терра думал, отвернувшись: «Раздавленный человек, а я издеваюсь над ним».
— Господин статс-секретарь! Не возьмете ли вы, ваше превосходительство, на себя труд припомнить, что я иногда совершенно не по заслугам пользуюсь влиянием у вашего тестя, нашего высокочтимого рейхсканцлера, и могу либо помочь, либо повредить вам. Но я веду честную игру и не делаю ни того, ни другого!
Терра внезапно поднял глаза и увидел, что Толлебен смотрит на него робко и тревожно.
— Мне осталась только роль просителя, — торопливо сказал озадаченный гость. — Отговорите мою жену выступать в цирке!
— Что? — спросил Терра.
— Выступать в цирке, — повторил Толлебен. Он растерялся. — Вот как! Я думал, вы знаете. Очевидно, она и вам не все говорит.
Терра поднялся.
— Этому мы должны воспрепятствовать, — решил он.
— То же считаю и я. Но что мы можем поделать, если она и вам говорит не все?
— Какая нелепость хотя бы ее поездка в Ниццу! — подхватил Терра.
— В нашем кругу не принято показывать высшую школу верховой езды даже под вуалью, — заметил Толлебен.
— Ее имя стоит на афише?
— Этого еще недоставало! — Мысль эта заставила вскочить и супруга. Супруг и возлюбленный стали кружить по комнате.
— Тяжкое испытание, — сказал супруг.
— Немыслимое, — подхватил возлюбленный.
— Я даю слово воспрепятствовать этому. — Терра остановился. — Но одновременно должен высказать вам свое порицание. Многое зависит от мужа.
— Стало быть, от нас обоих! — взвизгнул Толлебен.
Терра насторожился. Вот она, природа! Зверь сорвался с цепи; еще минута — и он вонзится когтями ему в плечи. Толлебен раскачивался на каблуках. Он боролся со своей вспышкой, так что побагровел и был близок к удару. Терра казалось, будто он пригибается, хотя на самом деле он стоял прямо.
— Наконец-то мы верно поняли друг друга, — сказал Терра.
— Нет! — воскликнул Толлебен. — Вы считаете, что я должен все стерпеть. Но я терплю не потому, что так угодно вам, сударь. Я терплю во славу высшей власти.
Терра решил было, что он пожаловался императору. Но Толлебен закончил:
— Лишь во славу божию я жертвую своей честью.
При этом щеки у него опали до самой шеи, а глаза поблекли.
Терра, в нос:
— Как вам нравится новый собор, ваше превосходительство? Я не пропускаю ни одной проповеди. — И так как противник молчал: — Тема последней была: если кто ударит тебя в левую щеку, подставь ему правую!
В ответ на это Толлебен ринулся вперед, Терра навстречу; но тут вовремя отворилась дверь. Появилась Алиса.
Она была мертвенно бледна. С одного взгляда ей все стало ясно. Она прислонилась всем телом к косяку двери и тяжело дышала, закрыв глаза.
— Слава богу, вовремя, — шепнула она.
Толлебен отступил на шаг. Что это значит? У Терра такой вид, словно его застигли при попытке к предумышленному убийству; и поведение жены тоже странное. «Значит, они злоумышляли против меня? — думал Толлебен. — Быть может, я обязан жизнью только своему самообладанию, его же корни в благочестии. Я принес в жертву свою мирскую честь, и в награду господь спас меня». Он стоял потрясенный, воздев глаза к небу, руки сами собой сложились, как для молитвы.
— Графиня, вы не будете выступать в цирке, — тем временем шепнул Терра Алисе.
— Что? — Она уже не опиралась о косяк. — Вот откуда все ваше бешенство! — Она попеременно оглядывала обоих: Толлебена, который покраснел, осознав неуместность своей позы, и Терра, который корчил гримасы и ловил воздух раскрытым ртом. Она расхохоталась.
Оба услышали ее былой смех, бездумный, беспечный. Она кружилась на месте и хохотала. Остановилась и продолжала смеяться глазами. Затуманенные, невидящие скорбные глаза, где вы? Снова блестки ума сквозь суженные веки и сияние, когда веки поднимаются. Ни намека на страх жизни все это долгое мгновение. Когда переживание слишком уж нелепо, на душе становится легче. Не надо думать; думать не о чем. Вот это игра!