Бебе принесла бутылки и без приглашения налила стаканчик себе. Терра выпил с ней, со своими собутыльниками, а третий стаканчик выпил один, все это молча и озлобленно.
— Ну, рассказывайте дальше, дружок, — попросила бебе.
— Я прохожу под унижениями, как под проливным дождем, а люди удивляются, что я не теплый и не сухой.
— Вы мне нравитесь! — вскричала бебе. — Вот уж оригинальный гость!
— Только смирение покоряет мир, — бормотал Гуммель, усталый и несчастный; его клонило ко сну.
А Терра воодушевлялся все больше, голос его окреп.
— Ваши бездарные рецепты счастливой жизни никого не убедят, пока вы не проверите их на самом себе. Строго говоря, существует только одна действенная мысль: только она и страшна тем, у кого слишком много денег и добра. То, что есть во мне в смысле морального динамита, есть и у всякой девки! — прогремел Терра в нос.
— Да что вы! — удивилась бебе. Музыка больше никого не интересовала, столики прислушивались к словам Терра; вторая кельнерша, одетая шпреевальдской кормилицей, присоединилась к бебе и стояла, опершись на ее плечо.
— Каждая девка, — гремел Терра, — имеет значение для бога, духовное величие, право на человеческое достоинство и на неприкосновенность!
— Браво! — закричали бебе и кормилица и погрозили кулаками столикам, которые ржали.
— Борьба за мое человеческое достоинство, — гремел Терра, — это раз и навсегда единственный смысл моего земного существования!
— И еще пьянство! — выкрикнул кто-то.
— Если я добьюсь уважения для себя, — Терра поднял стакан, приветствуя всех вокруг, — то я добьюсь его также и для вас! Выпьем же до дна! — Он выпил стоя, и все последовали его примеру. Бебе, всхлипывая, повисла у него на шее, кормилица сказала:
— Наконец-то к нам в заведение попал приличный человек!
От единодушных криков «ура» Гуммель проснулся; он поднял голову и попросил опохмелиться, но Терра расплатился и проворно встал.
— Только не унывайте, милая фрейлейн! — прибавил он, обращаясь к ревущей бебе. — Никто на свете не скажет вам спасибо, если вы примкнете к армии спасения. Желаю успеха!
На улице в сырой и холодной предрассветной мгле Гуммель съежился и заныл, как ребенок:
— Вот ужас! Что же мне теперь делать?
— Идти домой с господином Куршмидом.
— Какая же в этом радость? — спросил бедняк.
— Здесь еще прогуливаются одинокие дамы. Я охотно… — предложил Терра.
Писатель вдруг заплакал.
— Вы мне не друг, — сказал он, успокоившись. — Но вы первый готовы оплатить мне какую-нибудь радость. Остальные полагают, что достаточно самого насущного. У меня много почитателей, но никому и в голову не приходит, что на душе у меня все равно тяжело, есть ли у меня теплая комната, или нет. Хоть бы один только раз сняли с меня эту тяжесть, на самое короткое время, на несколько ночных часов. Я жду этого, жду и жду! — Он воздел руки к дождливому небу. Никто не прерывал его. — Пиршественный стол, с цветами и серебром, дом, полный прекрасных женщин, музыка, и все в мою честь! — От радостных мечтаний голос его поднялся до теноровых нот. — Один мой взгляд — и они опьянены или стоят предо мной во всей своей мраморной красе. Они читают в моей душе, они, наконец, узнали меня, я не одинок, и мне сладко. О сладкая ночь! — И Гуммель, размахивая крылами поношенного плаща, сделал несколько стремительных шагов, устремился навстречу дымчатому призраку зари, прояснившему его разгоряченный мозг.
Прохожие останавливались; шуцман, шагавший вдалеке, предусмотрительно приблизился.
— Не оставляйте его одного, — сказал Терра Куршмиду, собираясь уйти.
— Прошу вас, два слова! — молил Куршмид. Круги у него под глазами отсвечивали синевой. — Я сгораю от стыда, я усомнился в вас!
— Ну, полно!
— Наложите на меня покаяние, но только не на словах. Я готов для вас на любой подвиг.
— Хорошо, посмотрим, — бросил Терра, уходя.
«У меня ведь назначено свидание», — вспомнил он и вошел в кафе «Националь». Только за одним столиком еще была жизнь, и поддерживал ее, разумеется, не кто иной, как Морхен. Он сидел, обняв двух постоянных посетительниц кафе; мраморный столик, зажатый между тремя дородными телами, казался маленьким, как блюдце. Когда Терра сел сбоку на диванчик, послышался звон трех бокалов. Осушая свой бокал, Морхен заметил его в зеркале; многозначительно подмигивая, он выпил за его здоровье.
— Трупный запах не всем по душе, — сказал Терра громко и раскатисто.
— Присаживайтесь к нам, здесь нет никого, — прокудахтал Морхен.
Одна из дам обнаружила свою осведомленность:
— Вы, вероятно, занимаетесь анатомией? Ну, нам это все равно.
Но Терра сидел молча и неподвижно, только глаза его горели из полумрака.
— Мне как-то не по себе, — заявила дама.
Морхен спросил через плечо:
— Вы, должно быть, отдыхаете после тяжелой работы? Стоило потрудиться.
Терра грозно:
— Убийца! Вы разорили за игорным столом «Главное агентство по устройству жизни».
Тут Морхен засмеялся:
— Со мной покойный мог бы работать еще сто лет, если бы вы нам не помешали. И все вышло потому, что я не вернулся к семи часам из-за нитки жемчуга… — он порылся в карманах, — которая оказалась фальшивой, — и через плечо швырнул ее на колени Терра.
Глава IV Новая встреча
Доктор Вольф Мангольф служил в министерстве иностранных дел в качестве личного секретаря при министре графе Ланна. Молодой, рассудительный и расторопный, способный по-актерски играть любую импозантную роль, одновременно беспечный и пылкий, он радовал взгляд пожилого дипломата не меньше, чем его ум. Он старался понравиться прежде, чем мог стать полезен, и задолго до того, как его принимали всерьез. А потому еще усерднее, чем успехов по службе, домогался он расположения членов семьи министра. Беспечный гурман Ланна был во время трапез благодарен бойкому и угодливому новичку за приподнятое настроение дам: своей приятельницы Альтгот, фрейлейн Кнак и даже своей дочери, хотя здесь молодой человек натолкнулся на явное предубеждение. Зато сын графа, Эрвин, нашел в личном секретаре, то есть в человеке Подчиненном, приятеля, который приносил ему большую пользу, выводя из обычного полусонного состояния.