За дверью по сложным пересекающимся и явно не случайным маршрутам очень быстро и целенаправленно циркулировали несколько незнакомых мне и неотличимых друг от друга молодых людей в клубных пиджаках и очках в золоченой оправе. Они говорили по сотовому телефону, ели гигантский сэндвич “субмарина”, цокали клавишами ноутбука, диктовали секретарше, отсылали и принимали факс, глотали кофе – как мне показалось, все разом и каждый одновременно. Секунд пять я глядел на них и складывал в голове примитивную фразу “извините, кажется, я ошибся дверью”. Однако один из молодых людей опередил меня. Чуть скорректировав свой точно просчитанный курс, но не прерывая движения, он отклонился к двери и экономным жестом закрыл ее перед моим носом. На меня даже не глянув.
– Извините, кажется, я ошибся дверью, – изысканно признался я армированной древесно-стружечной панели темно-коричневого цвета. Постоял. И отправился прояснять ситуацию.
Самый Главный сидел посреди своего нового кабинета, в два с половиной раза превосходящего метражом и кубатурой прошлый, в кресле-трансформе-ре из синтетической кожи. Видно было, что креслу, невзирая на отрекламированную гуттаперчевую лояльность к любым формам и размерам, нелегко было адаптироваться к форме и размеру личного представителя. Мимолетом я пожалел предмет обихода. Самый Главный вдумчиво изучал что-то маленькое и стеклянно отблескивающее. Приблизившись, я увидел колбу, где в желтоватом физрастворе вальяжно плавала половина мошонки вида homo sapiens, идеально отчлененная чем-то острым. Я вздрогнул и вгляделся. Кажется, это была все-таки натуралистичная пластиковая имитация. А на колбе обнаружилась чопорного лабораторного вида этикетка с лаконичной надписью “Яйцо Фаберже”.
Самый Главный поднял на меня взгляд. Недоуменный и неузнавающий. Я подождал, пока система “свой-чужой” сработает наконец с положительным результатом, но взгляд не менялся.
– Лев Львович, – промямлил я, – там это... кабинет, некоторым образом...
Самый Главный мигнул и аккуратно отложил мошонку на край недосмонтированного стола элитных офисных пород.
– В чем дело? – агрессивно осведомился он.
– Ну, кабинет, – сказал я доходчиво. – Теперь у меня где?
– А зачем тебе кабинет? – поинтересовался Самый Главный.
– Работать, – удивился я.
– Работать, – задумчиво и почти мечтательно повторил он. C неожиданным проворством сумоиста поднялся и подошел к широкому светлому окну. – А что ты умеешь делать? – он полуобернулся от окна и нацелил в меня перст с перстнем.
– Колумнист я, – сказал я, ничего не понимая. – Ну... Комментатор. Аналитик.
– Чего-чего? Это самый умный, что ли? Я не нашелся, что ответить.
Личный представитель Лев Львович подождал. Не дождался. Удовлетворенно кивнул сам себе и поманил меня ничтожным гальваническим подергиванием того же перста. Машинально я приблизился.
– Вот посмотри, умник, – произнес Самый Главный задушевно, ткнув универсальным пальцем в еще не дефлорированный свежий стеклопакет с неудаленной защитной пленкой на раме.
То, что происходило – за, снаружи, внизу, вызвало у меня краткий приступ оперативного дежа вю своей идентичностью с виденным минуту назад в кабинете 512. Там было столь же сосредоточенное, стремительное, явно внутренне осмысленное и тотально непостижимое для постороннего перемещение недешево прикинутой в клубно-пиджачную униформу живой силы и лакированной импортной автомобильной техники.
– Вот ОНИ, – наставительно рыкнул Лев Львович, с беспрекословной цепкостью взяв меня за лацкан, – РАБОТАЮТ. И зарабатывают. И платят. В том числе нам. А чтобы они платили еще и тебе, ты должен им доказать, что им это надо. На то, что ты умный, им насрать. Тебя они не знают. И не должны. А вот ты... – он развернул меня на сто восемьдесят градусов и разжал пальцы, – иди. Иди-иди. К ним. И подумай: что ты можешь им предложить? Если придумаешь – возвращайся.
Я пошел. И подумал. И не вернулся.
... Дистиллированный свет раннеосеннего солнца добавил окружающему глянцевитой дорогой рекламности. Помещенное в неподдельно-ганзейский контекст Старого города, оно приобрело убедительную ауру superiority. Романские контрфорсы, картонные стаканчики Coca-Cola, стриженые кусты, сардельки, блондинки, машины, пивные бутылки, коты, шведские туристы, витринные стекла, острый кетчуп, сытые голуби сделались фактурнее и привлекательнее, обзавелись невидимыми, но прочитываемыми ценниками. Их можно было и хотелось купить. Я, однако, был неплатежеспособен.
Отработанным скрытным движением я долил “Московской” из шкалика в кружку горьковатого “Баусского”. Это была уже вторая кружка.
По мощенному рыже-песочной новенькой плиткой рукаву улицы Tirgonu, впадающей в Doma Laukums, средневеково-соборную и капиталистически-жральную сердцевину Риги, в десяти метрах к северо-востоку от мыска моего правого ботинка, проходила демаркационная линия между активом и пассивом.
Активные сапиенсы сходили на правый берег из регулярно причаливающих к тротуару представительских спортивных внедорожников, размещались под навесами и зонтами. Разухабисто прихлебывали доброе ирландское red beer “килкэнни” в пабе “МакШейнс”. Пытливо анатомировали сбрызнутых лимонным соком панцирных моллюсков в рыбном ресторанчике “Два лосося”. Энергично чавкали истекающими жиром печеными колбасками в местном этническом кабаке “Лидо”. Вдумчиво смаковали тончайшие треугольные лепестки пепперони и моццареллы в пиццерии “Синяя птица”. Сладостно тянули слоистые и смешанные “бэ пятьдесят два”, “маргариты” и “уайт зомби” в коктейль-баре “Колонна”.
Сапиенсы пассивные демократично зажевывали недорогое отечественное пивко интернациональными хренбургерами за пластмассовыми столиками левобережного фаст-фуда, на название которого я никогда не обращал внимания.
Активные употребляли жизнь, пассивных она употребляла сама, и сменить экзистенциальную ориентацию было не легче, чем сексуальную, что бы ни писал по этому поводу лучезубый Карнеги... То, что кончат и те и другие одинаково плохо, никого не колыхало.
Второй час я наблюдал из своего окопчика за жизнью правого берега, не в силах отделаться от параноидального ощущения, так и не покинувшего меня после визита в кабинет 512. Там, на правом, прихлебывали, анатомировали, чавкали и смаковали ТЕ ЖЕ молодые люди... Покидая контору после напутствия Самого Главного, я разглядел пониже сакральной буддистской цифры не примеченную в первый раз табличку: “ОТДЕЛ МАРКЕТОЛОГИИ и обратной связи с target group”.
Обратная связь... Я порылся в кармане куртки. Осторожно извлек целый культурный слой – кипу бумажек с криво записанными телефонами, карточек, талончиков, визиток. Нашел нужную.
Воронин Андрей Владленович. Глава пресс-службы международного коммерческого банка REX. Непростая, особым образом гофрированная бумага цвета яичной скорлупы. Золотая трехзубая корона.
Андрей Владленович был актив из активов. Молод, уверен в себе, внушителен, плэйбоист, жовиален. Мы познакомились в дорогой ресторации при четырехзвездочном отеле “Рэдиссон САС”, на конгрессе русской прессы. REX спонсировал конгресс единолично. Андрей Владленович крепко пожал мне руку, со значением глянул в глаза и невзначай предложил: а давайте к нам, в пресс-службу, работать?
Я выложил визитку перед собой на исцарапанную белую поверхность столика.
Тогда, полгода назад, я не стал и раздумывать над этим предложением всерьез. От самого словосочетания “банковская пресс-служба” популярного колумниста одолевала зевота.
Тонкая брюнетка в темно-лиловом шелковистом прошла к столику “Колонны” от распахнутой дверцы приземистого реактивного авто. Фактурно так прошла. Села. Закинула ногу на ногу. Блин. Распахнувший дверцу разболтанный щенок в алом пиджаке исторг короткий писк из сигнализации и отправился следом. Лет девятнадцать, от силы. Когда ты тачку-то и бабу такую заработать успел, а?
Сколько ни пытался я постигнуть загадочный механизм внезапного, оглушительного, вопиющего разбогатения самых разных и неожиданных моих сограждан по бедной вроде бы, ни залежами особо ценных ископаемых, ни промышленностью, ни секретными технологиями не обладающей стране, – так ничего у меня и не получилось. Деньги брались как бы ниоткуда – в неприличном, непонятном количестве (“мерседес 500”, “ауди А6”, седьмая “бэмка”, “паджеро”, щенков серебристый болид, еще “мерс” – 230 Compressor, еще БМВ!). Все это хамски противоречило базовым физическим законам – сохранения материи, например, – и с точки зрения позитивистской науки здравого объяснения не имело. Сплошь и рядом распухающие бабками люди не обладали ни особенными достоинствами и дарованиями, ни умом, ни даже какой-то там звериной хитростью и кусачестью. С некоторых пор я вполне серьезно стал полагать, что они просто случайным, на удачу, образом выяснили, где же стоит мистическая тумбочка, содержащая дензнаки, из хрестоматийного анекдота.