— Интересно, как они находят дорогу домой, — задумчиво сказал англичанин.
— У них есть чувство направления, — сказал Малыш.
— Нет у них его, — сказал англичанин. — Они не могут найти дорогу никуда, кроме как в свою голубятню. Настоящее чувство направления означает умение находить дорогу из любого места в любое место, а главное — в незнакомые места. А возвращение домой, как бы это объяснить тебе, мой мальчик, оно больше похоже на то послушание, с которым все подчиняются силе притяжения. Как река знает путь к морю без карты, как брошенный камень не нуждается в компасе, чтобы упасть обратно на землю.
Когда они пересекли Яркон, на горизонте уже светлело и вдали появились первые огни Тель-Авива. Машина миновала тот загон с лошадьми, откуда Девочка, по ее словам, запускала молодых голубей, и продолжала свой путь на юг, и тогда Малыш попросил выпустить его, выбрав такое место, которое нельзя было бы связать с каким-нибудь конкретным делом или человеком.
— Еще темно, — сказал англичанин, — куда ты пойдешь?
Но Малыш сказал:
— Всё в порядке, скоро рассветет, — и пошел в сторону зоопарка. Дорогу он не знал, но уже издали слышал рычание тигра и голоса просыпающихся обезьян и птиц, которые направляли его шаги. Ворота были закрыты. Малыш уселся возле них, и через полчаса его разбудил толстый сторож, который пришел открывать.
— Я тебя помню, ты работаешь в голубятне Мириам, — сказал он, — твоя приятельница еще не пришла, но заходи, заходи, подождешь ее внутри.
Обратно домой, через два дня, Малыш ехал автобусом. В его плетеной корзинке лежали четыре голубя, которых дала ему Девочка. Доктор Лауфер сказал им:
— Любовные послания — это прекрасно, но есть также работа и тренировки. К каждому голубю, которого вы запускаете, привяжите также голубеграмму с данными о времени и о погоде. И не перепутайте наш футляр с вашим пером, потому что тогда мы прочтем, что вы пишете друг другу, кххх… кххх… кххх… А сейчас ты на службе, так что вот тебе немного денег на дорогу и билеты для поездки.
Всю дорогу он думал о ней, об их прогулке по берегу моря в Тель-Авиве, об улице, на которой она вырвала свою руку из его ладони, и о переулке, в котором не вырвала. О поцелуе, которым она поцеловала его, о тех, которыми он целовал ее, о том, как она убрала его руку со своей груди и тяжело задышала, об их встретившихся и обнявшихся языках. Он попросил ее научить его свистеть, и, когда ему не удалось ни с одним пальцем, ни с двумя, она сказала: «Тогда давай попробуем так» — и вложила ему в рот свои пальцы.
— Свисти! — сказала она, но его язык уткнулся меж ее пальцев, его диафрагма напряглась от волнения, и его легкие не могли выдохнуть воздух. — Свисти! — повторила она, и от неожиданности и желания его свист сорвался в неудержимый смех. Девочка сказала: — А сейчас так, — и вложила два его указательных пальца себе в рот, и, когда она свистнула прямо на него, он почувствовал, как тоже дунул с ней вместе. Никогда в жизни он не испытывал такого счастья. Море шумело. Их глаза смотрели друг на друга, такие близкие, что уже стали размытыми, такие глубокие, что в них уже можно было утонуть.
— Да или нет? — спросил он.
— Что — да или нет?
— Ты дашь мне голубя, да или нет?
Он вспомнил выражение ее лица, когда она взяла его голубей, ее взгляд, когда она дала ему своих и сказала:
— Мы согласны.
И поскольку страна наша маленькая, а их чувство было большим, уже на следующее утро взмыли навстречу друг другу два одинаковых голубя — один из кибуца в Иорданской долине и другой из зоопарка в Тель-Авиве. Они, надо думать, встретились в полете, пронеслись друг мимо друга и вскоре приземлились, каждый у своей голубятни, каждый с тяжело поднимающейся блестящей грудкой. Девочка и Малыш, каждый в своей голубятне, вручили доктору Лауферу и Мириам голубеграммы, лежавшие в футлярах, а потом развязали шелковые нитки, которые прикрепляли к хвостам перья с записками, и отошли и сторону прочесть слова, предназначенные только для них. Слова немногочисленные и короткие, как это принято в голубиной почте: да, и да, и да, и да. Да, мы любим, и да, мы скучаем, и да, мы не забыли, и да, мы помним.
Они никогда не думали, что такие короткие, и такие немногие, и такие простые слова могут так радовать. Они никогда не представляли себе, что их можно столько раз перечитывать. Мириам и доктор Лауфер, он в Тель-Авиве, она в кибуце, смотрели на Малыша и на Девочку с грустной улыбкой. Они предвидели, что так и будет. После любовного письма, принесенного голубем, ни отправитель, ни получатель никогда уже не согласятся ни на какого другого почтальона. Ничто не сравнится с запуском голубя, с тем, как он скрывается от провожающих глаз и появляется — в тот же самый момент — перед глазами ожидающими.