Лиза медленно встала с уютного диванчика.
«Вот и еще одна железная причина сбежать из этого дурацкого мира… Если только мне удастся вырваться из медвежьей хватки Платона», подумала она, «а это вряд ли возможно, разве только прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете».
Платон сделал шаг ей навстречу.
Внезапно распахнулась дверь между Розовой гостиной и будуаром — и всё помещение заполнил знакомый глубокий голос:
— Голубушки мои, вы уже здесь? А я вас не ждал в Отделении раньше восьми часов. Вот это я понимаю — истинная любовь к работе! Горжусь вами, милые барышни!
Энергичная походка, знаменитые усы, белая шинель с зелеными погонами — из кабинета вышел Филипп Петрович, пышущий калифорнийским солнцем и неизменной благожелательностью.
— Филипп Петрович!
Лиза ринулась к шефу. Она была до папавериновых пупырышек счастлива его видеть. Еще лучше, чтобы это был ее дедушка… Но и Филипп Петрович наверняка ее спасет. Обнимать его она постеснялась, поэтому просто встала рядом, торжествующе поглядывая на Платона.
— Шеф, вы вернулись? — воскликнула Аврора. — Когда? И как вы проскочили мимо меня? Я здесь уже чуть ли не час.
Филипп Петрович добродушно усмехнулся в усы.
— Я вернулся прямым рейсом из Лос-Анджелеса три часа назад, переоделся — и сразу на службу, с половины пятого работаю с отчетами… И тут есть над чем потрудиться, милые мои барышни, благодаря вам! — Он шутливо погрозил им пальцем. — Это что же вы тут натворили, сколько громких дел раскрыли за время моего отсутствия! Я глазам своим не поверил, когда увидел Рейтинг. Третье место?! Браво, голубушки, браво! О таких высотах еще месяц назад мы и мечтать не могли… А больше всего меня поразила прозорливость нашей дорогой Елизаветы Андреевны. Какое чутье! Какая интуиция, разрази меня гром! Впрочем, и Аврора Валерьевна, и граф Александр отличились. Именно о таком Отделении я и мечтал когда-то. Слаженная команда, великолепные расследования. Если бы спасенные вами животные умели писать письма, сервер Личной Канцелярии уже обвалился бы к этому моменту под грузом электронных благодарностей!
Шеф залихватски подкрутил усы и перешел на серьезный тон:
— А теперь к делу, барышни. Сегодня мы должны продолжить череду успешно раскрытых дел. Нам поступил срочный вызов из Семьсот первой Санкт-Петербургской гимназии. В одиннадцать утра у них по плану — торжественная церемония открытия школьных соревнований на Кубок Императрицы. Её Величество пожалует, собственной персоной! Государыня сделает круг верхом на моем старинном знакомце, единороге Афоне. Афоне всю ночь не здоровилось. Просят нас приехать на всякий случай. Графу я уже сообщил, встретимся с ним там… Словом, выдвигаемся, во имя Перуна-громовержца! Переодевайтесь, голубушки, в форму — мероприятие официальное. Это не бал, локоны накручивать не надо, корсеты зашнуровывать тоже, так что, уверен, справитесь за пять минут — и сразу на вакуумку…
— Не так быстро, Филипп Петрович.
Шеф заметно удивился — только сейчас он обнаружил темную глыбу в дальнем углу гостиной. Платон совершенно потерялся на фоне архинесуразной картины, изображавшей фантастическую битву не пойми кого не пойми с кем.
— Ах, и вы тут, Платон Арнольдович? Светлого утра, сударь.
Платон не счел нужным поздороваться.
— Госпожа Ласточкина никуда не едет, — мрачно процедил он. — Я забираю ее на допрос.
— Простите за бестактность, дорогой мой коллега, — Филипп Петрович поднял густые брови, — но на каких основаниях?
— В рамках расследования дела об угрозе безопасности Империи.
— Молния мне в усы! А вы, мой друг, замахнулись на весьма крупную статью. И основания для допроса моих сотрудников должны быть у вас весьма крупными. Особенно в тот момент, когда они заняты исполнением своего долга перед Империей. У вас есть приказ за личной подписью господина Ренненкампфа о немедленном отстранении агента Ласточкиной Елизаветы Андреевны от текущего расследования?
— Нет, — отрывисто сказал Платон. — Но…
— Вот когда получите соответствующий документ, голубчик, обращайтесь. А сейчас — прошу нас извинить. Мы все, включая Елизавету Андреевну, отправляемся в Семьсот первую гимназию, выручать Государыню. Как говорят в Америке — гудбай, май френд, гудбай!