Таково было положение вещей на август 1984 года, когда в одно прекрасное утро в пятницу произошла эта история с голубем.
______
Джонатан только что встал. Он одел тапочки и халат, чтобы, как это было каждое утро, сходить перед бритьем в общий туалет на этаже. Прежде чем открыть дверь своей комнаты, он приложил к ней ухо и прислушался, не идет ли кто по коридору. Он не любил встречаться с другими жильцами, а уж в пижаме и домашнем халате и подавно, тем более по дороге в туалет. Оказаться перед занятым туалетом уже само по себе было для него достаточно неприятной ситуацией, а представление о том, что он может столкнуться перед туалетом с другим квартирантом, было для него просто до мучительного ужасным. Один-единственный раз это с ним случилось ? летом 1959 года, двадцать пять лет тому назад, и у него мурашки шли по коже, когда он об этом вспоминал. Как неприятны это одновременное вздрагивание при обоюдном столкновении взглядов, эта одновременная потеря анонимности при процедуре, которая весьма даже нуждается в анонимности, это одновременное отскакивание назад и последующее сдержанное продвижение вперед, эти чуть ли не в унисон расточаемые скороговоркой вежливости ? ?прошу вас?, ?после вас?, ?нет-нет, после вас, мсье, я ничуть не тороплюсь?, ?да ну что вы, пожалуйте сначала вы? ? и все это в пижаме! Нет уж, он не хотел пережить такого снова, и он никогда больше такого не переживал, благодаря своему профилактическому прислушиванию. Прислушиваясь, он буквально оглядывал через дверь весь коридор. Ему был знаком каждый шум на этом этаже. Он был в состоянии истолковать каждое потрескивание, каждое пощелкивание, каждое тихое журчание или шелестение и даже ? тишину. И сейчас, приложив на пару секунд ухо к двери, он наверняка знал, что в коридоре не было ни души, что туалет был свободен, что всё еще спало. Левой рукой он повернул колесико автоматического замка, правой поднял кнопку замка-защелки, задвижка отошла, он легким рывком потянул дверь на себя и она отворилась.
Он уже почти перенес ногу за порог ? он уже поднял ее, левую ногу, она была уже вот-вот готова сделать первый шаг, ? как он увидел его. Он сидел перед его дверью, не далее чем в двадцати сантиметрах от порога, в бледных переливах утреннего света, падающего через окно. Он восседал на своих красных, когтистых лапках на выстланном бордово-красной плиткой полу коридора, в свинцово-сером, гладком оперении ? голубь.
Он склонил голову набок и пялился на Джонатана своим левым глазом. Этот глаз ? маленькая, кругленькая бусинка коричневого цвета с черной серединой ? производил жуткое впечатление. Он был словно пришитая к перьям головы пуговица, без ресниц, без бровей, совершенно голый, совершенно бесстыдно повернутый наружу и чудовищно открытый; но одновременно с этим там было что-то сдержанно-лукавое, в этом глазу; и вместе с тем опять же он казался ни открытым, ни лукавым, а просто безжизненным, как линза фотоаппарата, которая втягивает в себя весь внешний свет и взамен не дает ничему высвечиваться из своих глубин. Никакого блеска, никакого мерцания не виделось в этом глазу, никакой искорки живого. Это был глаз без взгляда. И он пялился на Джонатана.
Он испугался до смерти ? так бы Джонатан, наверное, описал потом свое первое состояние, но это было бы неправильным, потому что испуг пришел позже. Он, скорее, до смерти удивился.
Быть может, пять, быть может, десять секунд ? ему самому это показалось вечностью ? он так и стоял, застыв на пороге с ладонью на дверной ручке и с поднятой в половинчатом шаге ногой и не мог двинуться ни вперед, ни назад. Потом случилось легкое движение. То ли голубь переступил с одной ноги на другую, то ли он просто немного встопорщил перья ? в любом случае его тело встрепетнулось коротким толчком и одновременно с этим на его глазу сомкнулись два века, одно снизу, одно сверху, не настоящие веки, собственно, а, скорее, какие-то резиноподобные задвижки, которые, словно две возникшие ниоткуда губы, проглотили глаз. На мгновение он исчез. И только сейчас Джонатана пронзил страх, сейчас у него от дикого ужаса зашевелились на голове волосы. Он моментально отскочил назад в комнату и захлопнул дверь, еще до того, как глаз голубя вновь открылся. Он повернул замок, проделал три неуверенных шага до кровати, сел весь дрожа, с бешено бьющимся сердцем. Его лоб был ледяным и он почувствовал, как на его затылке и вдоль позвоночника выступил пот.
Его первой мыслью было, что с ним сейчас случится инфаркт или инсульт или по меньшей мере кровяной коллапс ? посмотри только на свои годы, думал он, начиная с пятидесяти уже достаточно малейшего повода для такого несчастья. И он упал боком на кровать, натянул одеяло на свои зябнущие плечи и стал ждать судорожной боли, колотья в области груди и плеч (он прочитал как-то в своем карманном медицинском лексиконе, что это верные симптомы инфаркта) или медленного потемнения сознания. Однако ничего подобного не случилось. Биение сердца успокоилось, кровь опять равномерно циркулировала по голове и конечностям, и парезные явления, столь типичные для апоплексического удара, отсутствовали. Джонатан мог шевелить пальцами на ногах и руках, и искажать свое лицо в гримасах ? знак того, что в органическом и неврологическом отношениях с ним все было более или менее в порядке.
Взамен этого теперь в его мозгу вихрем кружилась беспорядочная масса абсолютно нескоординированных жутких мыслей, точно стая черных ворон, и они стучали и кричали в его голове. ?Пришел твой конец!? ? каркали они. ? ?Ты стар и немощен, какому-то голубю ты даешь напугать себя до смерти, какой-то голубь загоняет тебя обратно в комнату, валит тебя с ног, держит тебя взаперти. Ты умрешь, Джонатан, ты умрешь, если не сразу, то в скором времени, и жизнь свою ты вел неправильно, ты ее сам себе испортил, потому что какой-то голубь так взбаламутил ее, тебе нужно прикончить его, но ты не можешь этого сделать, ты и мухи-то не убьешь, хотя муху, пожалуй, и убьешь, именно что муху, или комара, или маленького жука, но теплокровное существо, полукилограммовое теплокровное существо вроде этого голубя, ? никогда! скорее ты застрелишь человека, бац-бац, это быстрое дело, и дырка-то совсем маленькая, восемь миллиметров, все чисто и законно, в случае необходимой обороны это, например, дозволено, параграф первый служебной инструкции для вооруженного охранно-сторожевого персонала, это даже рекомендуется, ни один человек не упрекнет тебя, когда ты застрелишь человека, наоборот.., но чтоб голубя? как ты застрелишь голубя? он дергается, этот голубь, по нему можно легко промахнуться, это настоящее хулиганство стрелять по голубю, это запрещено, это ведет к изъятию служебного оружия, к потере рабочего места, ты попадешь в тюрьму, если будешь стрелять по голубю, нет-нет, ты не можешь его убить, но жить, жить ты с ним тоже не сможешь, никогда, в доме, где живет голубь, человек больше жить не может, голубь ? это воплощение хаоса и анархии, он непредсказуемо перелетает туда-сюда, он царапается и клюет в глаза, этот голубь, он беспрестанно гадит и распространяет губительные бактерии и вирус менингита, он не живет один, этот голубь, он привлекает других голубей, спаривается и размножается, причем крайне стремительно, тебя осадит целое полчище голубей, ты не выйдешь больше из своей комнаты, будешь умирать с голоду, задыхаться в собственных испражнениях, тебе придется выброситься из окна и ты будешь лежать расплющенный на тротуаре, нет, у тебя не хватит духу, ты останешься сидеть запертый в своей комнате и будешь звать на помощь, будешь звать пожарников, чтобы они приехали с лестницей и спасли тебя от голубя, подумать только, от голубя! над тобой будет смеяться весь дом, весь квартал, ?смотрите, это мсье Ноэль!?, будут кричать люди и показывать на тебя пальцами, ?смотрите, мсье Ноэля спасают от голубя!?, и тебя поместят в психиатрическую клинику: о Джонатан, Джонатан, твое положение безнадежно, ты пропал, Джонатан!?
Мысли такого рода носились и шумели в его голове, и Джонатан был настолько сбит с толку и находился в состоянии такого глубокого отчаяния, что сделал нечто, чего не делал со времен своего детства ? в своей нужде он молитвенно сложил руки и запричитал: ?Господи, боженька мой, почему ты меня бросил? Почему ты шлешь мне такие суровые наказания? Отче наш, иже еси на небесах, спаси меня от этого голубя, аминь!? Это была, как мы видим, не очень образцовая молитва, это был скорее заклинательный лепет, собранный из обломков его рудиментарного религиозного воспитания, осевших где-то в недрах его памяти. Тем не менее она помогла, ибо она потребовала от него определенной духовной концентрации и развеяла тем самым суматоху мыслей. Но кое-что другое помогло ему еще больше. Едва только он договорил свою молитву до конца, как он почувствовал такую неумолимую тягу опорожнить свой мочевой пузырь, что ему сделалось ясно, что он испоганит кровать, на которой лежал, а вместе с ней добротный пружинистый матрац или даже красивое серо-ковровое покрытие, если ему не удастся в течение ближайших секунд каким-нибудь образом облегчиться. Это обстоятельство окончательно привело его в себя. Кряхтя, он поднялся, бросил отчаянный взгляд на дверь (нет, он был не в состоянии идти через эту дверь, даже если бы проклятой птицы там уже не было, ему уже не успеть до туалета), подошел к раковине умывальника, распахнул халат, стянул штаны пижамы, открыл кран и облегчился в раковину.