Впрочем, ужин мало волновал меня. Более того, я даже дивилась, как еще несколько часов тому назад могла жить такими страстями. Дивилась и жалела себя, не эту, идущую в тревожную неизвестность, а ту — благополучную и навсегда ушедшую в прошлое.
После ужина, как было договорено у нас ранее, отворили дверь на чугунную лестницу и я пригласила гостей в сад. Было морозно и звездно. Подогретые обильными возлияниями, мужчины и дамы с удовольствием разошлись по аллеям сада. В центре его возле беседки вспыхивал потешный фосфорный огонь. Во всех концах, освещая расчищенные дорожки, ярко горели бумажные фонари.
Я спустилась под руку с графом, но быстро сдала его Авроре и, найдя Зарицына, увлекла в мой любимый дальний уголок. Здесь рассказала Юрию о письме Наташи и вызванной им безобразной сцене. Взявшись за воротник его пальто, сама первая поцеловала его в губы. Он обнял меня и привлек к себе.
Возвращаясь, я вновь приметила слежку. Но это были не злобные точечки Варвары Аристарховны, а вспыхивающие волчьими огоньками глаза Евтейши.
И не чаяла я через короткое время сызнова зреть этого генеральского волка…
Кадриль, конечно, танцевала с Юрием Тимофеевичем.
— Тревожусь за тебя, — сказал он. Голос его звучал неузнаваемо нежно.
— Не думай об этом, — попросила я.
— О чем же?
— О нас с тобой.
— Когда мы увидимся?
— Завтра в шесть будь у Авроры. Будешь?
— Конечно…
Замерла музыка. Затих последний танец. Гости стали прощаться и, как водится в здешних местах, усердно благодарили за прием и вслух, стараясь, чтобы это дошло до генерала, восхищались балом. Торжествующая мадам Толстопятова и здесь не забыла угостить ложечкой дегтя.
— Какой прекрасный вечер! Благодарю вас, Юлия Андриановна, теперь, если соблаговолите, будем чаще видеться. Николай Артемьевич отзывает мужа с нашей милой романтической пристани.
— Рада за вас, — с улыбкой отвечала я. — Слышала, и вас зачисляют в службу.
— Меня? — изумилась Варвара Аристарховна.
— Ну да. В сыскное отделение…
Проводив гостей, я сразу же отпустила горничную и закрылась в своей спальне. Сказались нервное напряжение и усталость. Не переодеваясь, не снимая броши и колец, я присела в кресле у своей кровати.
Сейчас весь местный свет судит меня, именует меня легкомысленной. Но никогда, наверное, столько мыслей не вихрилось в моей голове. Они осуждают меня за безнравственность. А сами! Почти все эти стрекочущие сороки имеют любовников.
Меня могла бы судить Наташа с ее высокими правилами. Но Наташа как раз поймет меня. Ведь она хранит верность человеку, которого безмерно уважает. А я! Столько лет прожила я с мелким себялюбцем!
…Уже поздно. Лучина догорает, а, как ни странно, я не умею зажечь новую, чтобы она давала свет. У меня она коптит либо гаснет.
О всех других приключениях этой ночи напишу завтра.
— Кто? Кто здесь?
Грубо прервав мои размышления, в спальню ворвался Евтейша. Я не удивилась, что он открыл замок. Давно слышала, что замков для Евтейши не существует, но меня возмутило это наглое вторжение.
— Как ты смел? — вскрикнула я.
На лице Евтейши мелькнула кривая усмешка. Но тут же лицо это сделалось каменно-бесстрастным.
— Барин требовает, — выдавил он.
Впервые я услышала от него членораздельную речь. Толстый язык не умещался во рту и с трудом вытолкнул эти два усеченных, словно стесанных топором, слова.
Первым моим побуждением было прогнать его. Но я поняла, что если не подчинюсь, он уведет меня насильно. Чтобы избежать нового унижения, встала и пошла за ним. Он повел меня через весь дом в комнату с балконом, откуда шумная компания гостей еще недавно спускалась по чугунной лестнице в сад.
В комнате была и другая лестница. Она вела вниз, в подвальное помещение с кирпичным полом. У генерала там хранилось какое-то оружие и охотничьи припасы. Я же там никогда не была, да и он бывал нечасто, и люк, ведущий в подвал, видела всегда закрытым.
— Вниз! — приказал мне Евтейша.
Я молча спустилась вниз. В просторном помещении горела всего одна свеча, было полутемно и тихо, пахло сыростью, мешаной глиной, битым кирпичом.
Жуть охватила меня. И память предательски подсказывала все страшные рассказы, которые ходили о наших подвалах.
Из темного угла, как из-под земли, вышел Николай Артемьевич: так же, как и я, он не успел переодеться и был еще в парадной форме с орденом святой Анны. Странно выглядел генерал в этом мрачном помещении.