Это, понятно, зло. И хуже того, когда Гордей заявляет: «То не грабеж, коли свое берешь».
Это и безбожие. Но ведь это зло рождено иным злом, рождено нами, отринувшими их. А теперь, если мы станем расплачиваться с ними новым злом, что же будет, куда же это поведет? Разве не противно это законам милосердия, святой вере христианской?..
Господи! А если нагрянут солдаты? Объявляться мне либо нет?
Да и придется ли? Сеча здесь будет кровавая. Подходы к селу немыслимые. Ваньша задаром свою голову не отдаст.
Быть может, мне поговорить с ним? Быть может, сняться всем да уйти дальше в тайгу?
Вот и все. Оборвалась музыка во мне. Кончилось мое краткое, нескладное мое бабье счастье.
Для чего жить мне теперь? Папа, мама! Что сталось со мной? За что черное горе, непереносимые страдания, боль непрекращающаяся? Уж лучше бы замуровали меня там, в той сырой могиле.
А у нас метели слепят окошки, воют в трубе, заметают да оплакивают все лучшее, что было в жизни моей…
Несчастье пришло вовсе не оттуда, откуда я ждала его. Видно, это всегдашняя его хитрость.
Вчера в буранный полдень негаданно приехал граф. Не дивилась, как он добрался. Было не до того. Уже по напряженному, даже постаревшему лицу его поняла — что-то случилось… Однако все старалась отодвинуть от себя это. И даже начала с поручиком чуть ли не светскую болтовню. Но после двух-трех фраз граф как-то дрогнул всем лицом, и я поняла, что он усилием сдерживает волнение.
— Юлия Андриановна, — вымолвил он, — я привез вам горькое известие.
— Что-то с Юрием? — догадалась я.
И узнала: Юрия больше нет.
Не помню, что сталось со мной в первые минуты. Когда очнулась, лежала на лавке, и Тана отпаивала меня настоем какой-то пахучей травы.
Потом мы долго, молча сидели вдвоем с Григорием Львовичем.
— Как же мы не догадались поберечь его? — сквозь слезы сказала я.
— Частично он отмщен, — промолвил граф. — Его убийца уже в земле.
— Генеральский холуй? — снова догадалась я.
Граф кивнул.
— Но это лишь исполнитель.
— Если вы позволите, учиним расчет и с хозяином. — возразил граф. И, помолчав, добавил: — Я не злопамятен, но такие преступления порядочный человек прощать не может.
Произнесено это было не только с запалом старого дуэлянта. И тут же граф стал рассуждать о том, что Юрий Тимофеевич дворянин, что дворянская кровь вопиет к отмщению.
«А крестьянская не требует?» — невольно подумала я.
Но что мне до воззрений графа! Что мне и до зверя в мундире генеральском! Конечно, он заслуживает возмездия. Но Юрия-то нет и никогда не будет. Тяжелое, непонятное слово — никогда…
Я захотела узнать, как же все случилось?
А случилось весьма просто. По генеральскому приказу его новый, заменивший Евтейшу, телохранитель долго выслеживал Юрия Тимофеевича. Все никак не мог выбрать время для злодейства. Но как-то вечером Юрий навестил хворого плавильного мастера, и когда возвращался, убийца настиг его и ударил медным пестом в затылок. Тело Юрия Тимофеевича он сволок в прорубь.
Узнав об исчезновении приятеля, граф заподозрил неладное. Мысль об этом телохранителе пришла ему в голову.
Граф поступил со свойственной ему решительностью. Встретив холуя, он позвал его к себе, сказав, что должен передать генералу какое-то письмо.
Под дулом пистолета генеральский подручный во всем признался, ползал в ногах, молил о прощении и все клялся, что смерть Юрий Тимофеевич принял легкую, скончался в одну минуту…
Кончился день. А бесконечная ночь показалась мне еще тягостнее. До самого утра не сомкнула я глаз. Представляла, как хищник этот волочит Юрия к проруби. И почему-то уверена была, да и сейчас думаю, что Юрий был еще жив. Иначе мерзкий живодер не стал бы твердить о легкой смерти.
Решилась было я покончить с жизнью.
Для чего она мне без Юрия? Даже избрала себе смерть. Надумала сгинуть в пропасти. И лишь позже поняла — не свершу этого. Ведь под сердцем у меня ребенок.
Могу убить себя. Но не маленького Юрия.
Сызнова я в нашем городе. Только не беззаботной генеральшей, а тайной постоялкой у бергальской вдовицы Ивановны. Жить мне здесь не менее недели, ожидаючи, когда Григорию Львовичу разрешат отпуск. Он увезет меня отсюда.
Дуэлянт и светский повеса оказался надежным другом.
Впрочем, переменился он мало. Только прелестница Аврора, кстати сказать, немало горевавшая и по моей мнимой, и по Юрьевой действительной смерти, стала ему в тягость. Видно, для графа не настало время связать себя узами Гименея: в отпуске он решился хлопотать о переводе его на Кавказ. «Там, по крайности, хоть пули свистят, горячат кровь».