— Комната выглядела вот так. — Профессор обвел рукой беспорядок. — Я позвонил в 911, потом в службу безопасности университета. Кто-то что-то искал.
Казалось, он закончил рассказ, поэтому я спросила:
— Что искал?
— Тотем по-прежнему у тебя?
Я вздрогнула, нахмурилась, заставив себя не лезть в карман для проверки. Я чувствовала, что талисман на месте, упирается острой стороной в бедро. Если Кадотт рассматривал меня, он наверняка тоже его заметил, хотя небольшой кусочек камня легко спутать с ключом или другой карманной дребеденью.
— Не с собой, — соврала я. — Думаешь, кто-то разнес твой кабинет в поисках тотема?
— Ничего не украли, я проверил.
— Наверное, ты наставил кому-то из студентов слишком много «колов».
— Я не ставлю «колов».
— Тогда двоек.
— И таких оценок я не ставлю.
— Ну тогда запишите меня в свой класс, профессор. Кажется, это то, что мне надо.
Губы Уилла дрогнули. Я была рада, что он выходит из своего замороженного, зомбиподобного состояния.
— Кому еще известно, что тотем у меня?
Мне, Кадотту, Клайду.
Я нахмурилась. Из нас троих только Клайд не знал, что тотем уже перешел ко мне. Но с чего бы ему громить кабинет Кадотта? Может, Клайду и не нравился молодой профессор, но шеф не стал бы рисковать должностью просто из вредности.
Потом я вспомнила, что Кадотт подписал расписку за тотем, а она пропала. Черт, это мог сделать кто угодно с доступом в комнату для хранения улик. Но зачем?
— Джесси?
Я подняла глаза:
— Может, тотем искал тот, кто его потерял?
— И поэтому они пришли ко мне вместо тебя? А смысл?
Хм, он прав.
— Кто кроме нас с тобой знает, что тотем был у меня? — повторил профессор.
— Клайд. — Я пожала плечами. — И любой с доступом в комнату улик.
Я быстро объяснила ситуацию с распиской, реестром вещдоков и пропавшими уликами.
— Бессмыслица какая-то. — Кадотт медленно моргнул.
Пришлось с ним согласиться.
— Скорее всего, эти события не связаны между собой, — сказала я.
— Почему именно мой кабинет? Почему все перерыли, но ничего не взяли?
Я оглядела комнату. Здесь была чертова гора бумаги: книги, записи.
— Ты над чем-то работаешь?
— А? — Кадотт хмуро уставился в пол, крутя в руках очки.
Он посмотрел на меня, и я замерла: на долю секунды его темные, злые глаза напомнили волка, которого я видела прошлой ночью на поляне.
Потерев веки, я снова глянула на профессора, но на этот раз не увидела ничего, кроме любопытства. И с какой стати взгляд Кадотта напомнил мне о бешеном волке? Потому что я слишком устала, чтобы работать, и слишком давно обделена мужским вниманием, чтобы находиться рядом с профессором. Я почти не могла думать ни о чем другом, кроме как о его вкусе и запахе, о его обнаженном теле, залитом лунным светом, и о том, как он, полностью одетый, стоял на моем балконе, засунув язык мне между грудей.
Но с тех пор, как я вошла сюда, он ни единым движением не показал, что мы больше чем просто знакомые. Возможно, в его голове так и было. Наверное, он все время доводил женщин до оргазма одним только поцелуем.
Сама мысль, что он прикасался к кому-то еще так же, как ко мне, разозлила меня (ну разве не смешно? Я даже по имени пока к нему не обращалась), и я заставила себя настроиться на деловой лад. Пусть я и кажусь сейчас глупой девчонкой, я все-таки полицейский, а не подросток с сорванной от гормонов крышей.
— Ты работаешь над диссертацией? Книгой? А может, над теорией? Над чем-то, что кто-то из твоих коллег хотел бы прочесть? Украсть? Испортить?
— Я только что закончил книгу, — покачал головой Кадотт.
— Ты написал книгу?
И хотя я первая его об этом спросила, сам факт, что он написал целую книгу, заставил меня открыть рот от изумления.
Кадотт рассмеялся:
— Вообще-то, я написал несколько книг. Это то, чем занимаются профессора колледжей, когда не читают лекции. «Издавайся, или умри» — слышала такое выражение?
Нет, не слышала. Никогда не была прилежной студенткой, хотя и любила читать. А что еще оставалось делать одинокой девушке пятничными вечерами?
— А зачем все эти заметки? — Я махнула рукой на пожароопасную макулатуру, заполонившую его кабинет.
— В основном для тебя.
— Для меня?
Может, я не была большой любительницей цветов и шоколада, но смятая бумага и пыльные книги меня вообще не привлекали.
— Тотем, Джесси.