Дробанюк выходит на свежий воздух, вытирает вспотевшую шею. Профилакторий еще в сонной послеполуденной тишине, можно бы и прилечь, но Дробанюку спать не хочется — он слишком возбужден. Хорошо бы позвонить-Кармен, размышляет он, но это опять не меньше часа надо торчать в телефонной будке. И Дробанюк решает сходить на речку, поплескаться немного, ведь за этими дурацкими телефонными переговорами и покупаться некогда. А заодно на пляже толком продумать, что в дальнейшем предпринять. Вдруг дубина Калачушкин опять встругнет что-нибудь? План он, видите ли, собрался вытянуть…
Река опять бодряще обжигает Дробанюка. Он с ходу переплывает ее, рассекая воду размашистыми, сильными взмахами рук, и, немного отдохнув на том берегу, поросшем у самой воды густыми лопухами, возвращается в том же спринтерском темпе опять. Затем с размаху по-ребячьи падает на разогретый палящим солнцем песок и, подгребая его под себя, блаженно замирает, представляя, что вскоре вот так же с ним рядом будет лежать Кармен, демонстрируя свой потрясный, как она выражается, купальник. И — никаких проблем, никакого плана, никакого Калачушкина с его дурацким укрупнением!..
Дробанюк морщится, снова возвращаясь в мыслях к тревожащей его проблеме. Может, к лучшему, что управляющий выезжает сюда, в Сойки? Это ведь развязывает руки… Кстати, завтра уже пятница, и он наверняка рванет сюда если не в конце дня, то с утра в субботу. Кому охота в такое пекло торчать в пропыленном городе?! Значит, уже завтра можно будет втолковать Калачушкину кое-какие истины. Пусть не зарывается, мил-дружок, и поскромнее ведет себя в отсутствие первого руководителя, а то ведь это очень похоже на подсиживание. При шефе у него, видите ли, ни энтузиазма, ни энергии почему-то не проявляется, а без — пожалуйста, рад стараться! Карьерист, однако!..
На следующий день Дробанюку нестерпимо хочется прямо с утра дорваться до телефона, но угроза переклички заставляет его идти на занятия. И появляется здесь он вовремя, потому что перед слушателями прямо с утра вырастает фигура зама по кадрам Виталия Кузьмича, куратора семинара, или, как его успел окрестить Ухлюпин, классной дамы. Призывая слушателей к вниманию, Виталий Кузьмич стоя громко стучит по столу ручкой.
— Усаживайтесь, товарищи, поскорее! Конечно, тяжело с утра входить в рабочий ритм, отвыкли вы тут от этого, но тем не менее… — приговаривает он, поджидая, когда слушатели займут свои места. Но те подходят и подходят, и Виталий Кузьмич осуждающе покачивает головой, оставаясь все в той же выжидающей позе. Наконец поток опаздывающих иссякает, и он, обводя изучающим взглядом зал, неутешительно кривится.
— Да, негусто опять нас…
— Так болеют же многие! — возражают ему со скамеек.
— Бедные, — делает скорбное лицо тот. — Слишком мало лекарств, наверное, захватили с собой.
Среди слушателей прокатывается смешок.
— Ну, начнем, — подводит черту под этой увертюрой Виталий Кузьмич. Потом, поворотившись по направлению к двери, жестом подзывает появившуюся там женщину — Входите, Лидия Петровна, пожалуйста. Мы еще не начинали. Поднимайтесь сюда, — приглашает он ее на сцену.
Женщина в белом халате проходит на сцену, и кто-то узнает в ней заведующую кафе.
— Товарищи, — обращается к слушателям Виталий Кузьмич, — тут назрели кое-какие бытовые проблемы. Вот о них и скажет вам сейчас представитель общественного питания Лидия Петровна. Пожалуйста, — кивком головы разрешает он ей говорить.
Заведующая кафе прокашливается и звонким, резким голосом начинает:
— Я насчет стаканов и вилок. У нас тут как семинар, так и ходим по комнатам, собираем. Поэтому просим вернуть, потому что к столу подавать нечего…
Сообщение это долго и оживленно комментируется.
— А как же нам без тары?
— Ложки, стало быть, можно оставить, она ничего не сказала про ложки…
Виталий Кузьмич снова, подняв руку, успокаивает публику.
— Надеюсь, все понятно? Полагаю, что к этому вопросу мы больше возвращаться не будем. Спасибо, Лидия Петровна, за своевременное предупреждение, — благодарит он заведующую кафе легким наклоном корпуса.
Та уходит, а Виталий Кузьмич снова жестом руки просит внимания.
— Товарищи, сегодня на первой паре занятий перед вами должен был выступать кандидат экономических наук Кораблев-Гофман, но, к сожалению, по неизвестным причинам он пока не прибыл, и это время придется занять мне.
Мы поговорим с вами, уважаемые, о принципах подбора и расстановки кадров в низовом звене, то есть в вопросах, входящих в вашу компетенцию… — Он отпивает из стакана чай, который на каждую новую лекционную пару заботливо ставит официантка из кафе, прокашливается. — Как известно, принцип подбора и расстановка кадров в низовом звене, — повторяет он, — то есть в вопросах, входящих в вашу компетенцию…
Виталий Кузьмич говорит не спеша, обдумывая каждое предложение и делая ради этого между ними продолжительные паузы. Голос его звучит негромко, как бы на одной ноте, и это действует убаюкивающе. Дробанюка, который прошлой ночью плохо спал — возбуждение так и не улеглось, — потихоньку начинает клонить в дрему, но он крепится. А вот сидящий у самой двери пожилой дядька из опоздавших, — тот уже безвольно свесил голову на грудь и все слышнее посапывает. Затем он начинает по-настоящему могуче храпеть. Виталий Кузьмич замечает это, приостанавливая на нем взгляд, но продолжает все так же размеренно читать свою лекцию. И только тогда, когда пожилой дядька усиливает свой храп до такой степени, что заглушает его речь, он болезненно морщится. Кажется, Виталий Кузьмич вот-вот попросит разбудить дядьку, но происходит неожиданное. Вдруг кто-то громко чихает раз, потом другой, и это почему-то вызывает взрыв хохота. Храпевший дядька с испугу подхватывается и направляется к выходу.
— Вы куда? — останавливает его Виталий Кузьмич.
— Ну, это… перерыв же, — моргая, растерянно объясняет тот. — А что — разве еще не?.. — оторопело смотрит он то на слушателей, то на Виталия Кузьмича.
— Да, доучились мы… — неодобрительно качает головой тот, а пожилой дядька под всеобщий хохот пятится на свое место. — Но продолжим, — говорит Виталий Кузьмич, и снова болезненно морщится — на этот раз оттого, что не может вспомнить, на чем его перебили. — Ну, так на чем я остановился? — помогая себе, прищелкивает он пальцами. Затем ищет взглядом, кого бы спросить, потому что добровольно никто не откликнулся. — Подскажи ты, Фролкин, — обращается он к сидящему в первом ряду начальнику участка.
Тот нехотя поднимается, затем, насупив брови, пытается вспомнить.
— Ну, Фролкин? — поторапливает его Виталий Кузьмич. — Не помнишь?
— Так чихнули же!.. — оправдывается тот. — Сбили с толку!
— Да-а, — говорит Виталий Кузьмич и останавливает свой взгляд на Зыбине. — Может, ты подскажешь, Зыбин?
Тот уверенно поднимается и бодро выпаливает:
— Вы говорили о том, что в принципе подбора кадров должны лежать деловые качества.
— Верно, Зыбин, говорил, — соглашается Виталий Кузьмич, — но только в самом начале. Ладно, садись. Так кто же подскажет, на чем я остановился? — Он обводит зал пристальным взглядом, заставляя сидящих втянуть головы.
В это время на ветку, нависшую с приземистой сосны, садится ворона и с любопытством обозревает сидящую внизу аудиторию. Все как по команде задирают вверх головы.
— Вот-вот, — укоризненно подчеркивает Виталий Кузьмич, — ворон считать куда интереснее, оказывается. Или вы подустали, бедные. Тогда сообщу приятную новость. На той неделе два дня отводится на экскурсии.
— Ур-ра! — встречают с восторгом это в зале. — Куда поедем?
— В колхоз и рыбное хозяйство, — с улыбкой сообщает Виталий Кузьмич, довольный тем, что произвел такое впечатление на публику. Он как куратор семинара отвечает за его программу, и ему льстит энтузиазм, с которым восприняли сообщение об экскурсиях. — А теперь — к делу, — снова требует он внимания, успокаивая расшалившийся зал. — Я остановился, кажется, на том, что…
И опять его монотонная речь навевает дрему, а пожилой дядька тут же начинает похрапывать.