Через несколько минут все кончено: талон пробит, и водитель Федя зло, рывками выруливает со стоянки на дорогу. В салоне «Москвичка» напряженное молчание и только слышно, как натужно и нервно сопит Дробанюк.
ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ
робанюк с трудом втискивается в трамвай. Тут плотная человеческая пробка. Дробанюк застревает в ней посередине — ни к поручню дотянуться, ни за сиденье зацепиться для равновесия. К тому же мешает собственный портфель, застрявший между чужих коленей внизу. Пробка периодически раскачивается, и тогда его уносит в сторону. Рискуя оборвать ручку, Дробанюк изо всех сил удерживает портфель, проклиная трамвайную толчею.
Всего через две остановки Дробанюку надо выходить, но пробка по-прежнему плотно сжимает его со всех сторон. Чудом ему удается повернуться — и теперь он оказывается лицом к трамвайной двери.
— Вы сейчас встаете? — спрашивает он женщину впереди него — ее затылок с завитками светлых волос у самого носа Дробанюка.
— Встают только те, кто сидит, — отвечает она ему.
— Хорошо, вы сходите? — иначе формулирует вопрос уязвленный Дробанюк.
— Сходят только с ума! — парирует женщина.
«Хамка!» — злится Дробанюк, но связываться с ней не отваживается. А когда дверь на остановке с трудом открывается, он отчаянным рывком, буквально смяв по пути злую бабу, выбирается из трамвая, одновременно вырывая из плотной человеческой массы свой портфель.
На улице Дробанюку приходится поправить съехавший галстук. Затем он тщательно осматривает портфель — цел ли? И только после этого замечает, что вышел не на той остановке. Дробанюк в сердцах сплевывает: ну сплошное невезение! Черная полоса что на работе, что дома. В пятницу послал своего шофера Федю к Самуилу Авангардовичу за ящиком «боржоми» для жены — «Москвичок» на полпути обломался. Причем, капитально — «полетела» коробка передач. Еще и на буксире пришлось тащить эту проклятую развалюху! Не автомобиль, а консервная банка!
И все же как ни ругает под настроение Дробанюк свой подержанный, чудовищного грязно-коричневого цвета «Москвичок», втайне он им даже гордится. Не просто тот ведь достался ему, не говоря уже о том, что автомобиль вообще не положен руководителям его ранга.
Когда Дробанюка назначили начальником ремстроймонтажного управления, первое, что он сделал, войдя в новый кабинет, — сразу же позвонил Ухлюпину и расспросил о том, как обзавестись легковушкой. Ухлюпин, единственный из начальников управлений в их тресте, разъезжал на «Москвиче», раздобытом какими-то сложными путями. «Буг-га-га! — громыхнул сначала в ответ на сиротский тон Дробанюка в своей оглушительно-беспардонной манере тот. — Ловкость рук — и никакого мошенства, понял?». Но, потешившись над беспомощностью свежеиспеченного начальника управления, все же намекнул на те ходы и лазейки, через которые можно было заполучить списанный автомобиль, чтобы потом подмарафетить его до сносного состояния.
Несколько месяцев Дробанюк в поте лица днем и ночью крутился, как фигурист на соревнованиях, пока во дворе управления не сгрузили с МАЗа грязно-коричневый «Москвичок». А после этого еще три месяца шофер Федя, оформленный слесарем, возился с ним, чтобы поставить его на колеса. Фейерверком брызгала электросварка, когда латали подгнивший кузов. Но зато когда Дробанюк уселся на переднее сиденье справа и «Москвичок», фыркнув, тронулся с места, он едва сдержался, чтобы не закричать «Ура!». И такое Дробанюка охватило празднично-торжественное состояние, что он тут же дал Феде команду подъехать к гастроному, взял бутылку шампанского и прямо в «Москвичке» стрельнул на радостях пробкой в потолок…
Конечно, тем, кто ездит на порядочном транспорте, нельзя не позавидовать, и Дробанюк порой долгим и тоскливым взглядом провожает какую-нибудь «Волгу» с гордым силуэтом владельца рядом с водителем. Но в принципе он доволен и своим подержанным «Москвичком» — лучше ведь, чем совсем ничего. С работы, на работу, домой пообедать — не в трамвайной давке добираться… Да и супругу по пути, а то и персонально подбросить то на рынок, то еще куда…
Одно плохо: начиненный с миру по нитке собранными запчастями, да еще большей частью бывшими в употреблении, «Москвичок» частенько барахлит, ломается и приходится беспрерывно латать его. Вот и опять предстоит хорошенько помозговать, где достать эту проклятую коробку скоростей. К тому же сегодня понедельник — день, как известно, тяжелый, работы невпроворот, откуда время взять на это…
Выбирая от трамвайной остановки кратчайший путь к своему управлению, Дробанюк пытается спешить, чтобы не опоздать на планерку, но не получается: одолевает одышка. «Разожрался я, — недовольно думает Дробанюк. — Да и спиртного поменьше лакать надо. Не то вообще в бегемота превращусь. Стыдно на пляже раздеться…»
На планерку он является, изрядно припоздав. Его уже устали ждать, и Дробанюк замечает злорадные взгляды: он обычно въедливо распекает за опоздания, а тут вдруг сам показал пример… Но не успевает Дробанюк отдышаться, как секретарша приглашает его к телефону — звонит управляющий трестом. И он озабоченно спешит к себе в кабинет.
— Але, — торопливо снимает трубку Дробанюк. — Слушаю вас, Геннадий Михайлович.
— Слушай, и внимательно, — жестко говорит управляющий трестом Младенцев, и внутри у Дробанюка все обрывается — если тот начинает с этих слов, значит, предстоит хорошая накачка. — У вас там пару листов чистой бумаги найдется?
— Да., это… — мнется Дробанюк, не зная, что и сказать в ответ: уж больно подозрителен вопрос.
— Если нет, то придете ко мне вместе с главным, я найду для вас пару листов чистой бумаги, — говорит управляющий. — Вдвоем на них и накатаете заявления на расчет.
— Кхэ-э, — натужно кряхтит Дробанюк, но возражать не решается, зная, что будет еще хуже.
— Вы что там себе думаете по поводу бойлерной, а? — Голос управляющего приобретает твердость металла. — Или вы хотите, чтобы я и дальше выслушивал накачки в комбинате из-за того, что вы не в состоянии разобраться с какой-то паршивой бойлерной? Так вот, голубчики, немедленно, слышите — немедленно! — наведите мне порядок с этим делом! Ты лично мне доложишь, понял?
Вслед за этим в телефонной трубке звучат частые гудки — управляющий уже положил ее.
— Кхэ, — снова кряхтит побледневший Дробанюк. Его плотная, выпирающая из воротника рубашки шея покрылась испариной. Дробанюк расширяет ошейник галстука и, расстегнув воротник, с облегчением отдувается, будто после парной. — М-да…
Затем нажимает кнопку, коротко бросает появившейся в дверях секретарше:
— Пусть зайдет Калачушкин.
— Петр Иванович заболел, — сообщает та и вопросительно смотрит на Дробанюка своими серыми, выцветшими глазами. «Нашел время бока отлеживать», — сердится Дробанюк и только теперь замечает, что секретарша слишком худа и совсем не привлекательна. Где-то в глубине его сознания проносится мысль, что хорошо бы подобрать вместо нее молодую и симпатичную.
— Объявите, что планерка переносится на завтра, — говорит Дробанюк и провожает секретаршу долгим, оценивающим взглядом. Но думает он не о молодой и симпатичной, ему сейчас не до этого, а о том, что надо ехать на проклятую бойлерную. А чем ехать? Он машинально крутит диском телефона и не сразу реагирует на откликнувшийся в трубке зычный голос Ухлюпина.
— Алло? Алло, кто это? — нетерпеливо спрашивает тот. — Какого вы черта молчите?
— Выручай, Юрий Алексеевич, — умоляюще произносит Дробанюк. — Коробка скоростей полетела.
— A-а, это спикер верхней палаты!
Ухлюпин в последнее время все чаще обзывает Дробанюка этим, до обидного неприятным выражением, — но тот скрепя сердце вынужден его проглатывать. Ухлюпин — человек нужный. Пусть пока гоношится, лишь бы помогал.
— Опять твой «Мерседес» дал трещину? Слушай, ты же перехватишь все мои связи! Я тебе то, я тебе другое, а с тебя мне цистерна козлиного молока взамен… Не-е, дорогуша, калорийность твоего продукта — пшик.
— В долгу не останусь, Юрий Алексеевич, — преданно заверяет Дробанюк. — Ты же меня знаешь.