— Это называется ледяная мельница,— сказала она, почувствовав присутствие Виктора позади себя; не глядя, она знала, что это он. Глаза ее были широко открыты, она была изумлена всем, что увидела.
Виктор сперва смотрел на плотину. Как она выросла! А котлован будто стал меньше, пустыннее. Он перевел взгляд на Голубку, он мог бесконечно глядеть на нее, ему было интересно угадывать ее чувства.
— Ну смотри, смотри, да не на меня,— говорила она с ласковым отчаянием, с любовью ко всему, что было вокруг, и к нему тоже. Она была поражена, что он спокоен, что он не чувствует, как сейчас все ново кругом, в этой вздымающейся стихии из льда и воды, в тонком, колеблющемся над Ангарой воздухе. «Льды протерлись, ты видишь? Нет? Как чулки протираются, до дырок... А мы сейчас новые опалубки ставим, которые не зимние, я их называю «демисезонными».
Она что-то еще говорила, но голос ее был далекий, как в телефоне, замирающий от неожиданных чувств, от удивления.
Откуда-то из-под горки появился Саркисов, запыхавшийся, тоже веселый. Он поздоровался, обратился лицом к Ангаре.
— Вы посмотрите, там внизу, на камне, целуются люди: что весна делает!
Внизу действительно целовались, и Женька быстро посмотрела на Виктора, она бы тоже могла сейчас поцеловать его, так было прекрасно кругом.
— Эй! — закричал Саркисов, наклоняясь и взмахивая руками, в нем тоже забродило ощущение счастья.— Э-эй! Я этот камень арендую на завтра.— Ему ответило эхо.
Все снова стали молча смотреть на реку, Саркисов в своем непрерывном воодушевлении не мог не говорить. Теперь он стоял так близко к Виктору и Жене, что они слышали, как пахнет от него «Шипром». Он таинственно, будто по секрету, рассказал им анекдот. Как свалился в расширенный шов рабочий, зацепился за арматуру, закричал: «Помогите!» — «А ты чей будешь?» — спросили его сверху. «Мамкин я, помогите, братцы!» — «Из управления-то какого?» — «Усгэсовский я, братец, подай скорей руку!» — «Так это не из нашего управления, мы с УГСБ!»
Пролетел вертолет, метеорологи проводили исследования и бомбежку ледяных полей.
Саркисов вытер ладонью слезу, набежавшую от ветра, сказал, повернувшись в сторону управления, будто собираясь уходить:
— Чаровно. Чаровная картина, как говорят украинцы. В этом пространстве государство Люксембург уместится. А вы видели хоть раз, как пускают первый агрегат на станции? — спросил Саркисов. И повторил: — Нет, вы видели?
— Ну, корреспонденты,— сказала Женя, засмеявшись,— иностранные гости, начальство, а где-нибудь в сторонке — строители...
— Нет, нет, я не про это,— не замечая шутки, повторил Саркисов.— Гости и прочее — это все наверху. Нужно быть в машинном зале, чтобы увидеть самое интересное.
Он говорил:
— Это не все знают. Я вам точно говорю. На маховик приклеивают белый кусочек бумажки. Когда откроют затвор, загудит железо под напором воды, тут и смотри: шевельнется громадный маховик и начнет набирать скорость. По белой бумажке будет видно, как он шевельнется и пойдет тяжело крутиться... Вот, ребята, ради этого мгновения, чтобы своими глазами увидеть, как пойдет вкруговую маховик, а все вокруг будет дрожать от напора воды, бетонная подставка, железные стены и само здание,— ради этого стоит работать здесь и ждать. Великолепный миг! Я переживал его несколько раз и жду снова.
Саркисов собрался уходить, сказал на прощание:
— Вот что, молодые люди! Приходите-ка завтра к нам домой. Кармен Борисовна что-то колдует, печет: у нас традиция в семье, знаете, отмечать, когда речка по весне пойдет...
Он как бы нечаянно назвал Ангару речкой, и ему это понравилось. Уходя, он добавил:
— Хорошая речка... Так не заставляйте себя ждать!
Саркисов ушел, они остались вдвоем, обратись к строящейся плотине лицом. Она поднималась у их ног, как огромный промышленный город, синий воздух колебался от многочисленных дымов. Ничего в подробностях нельзя было отсюда рассмотреть, даже большие экскаваторы, МАЗы и ЯЗы казались не больше игрушечных. Черный силуэт эстакады, как ажурный мост, перечеркивал поперек реку, его огромные размеры подавили все окружающее, изменив истинный объем.
Женя подумала: «Все стало казаться ближе и лучше». После тяжелой зимы, когда изо дня в день, а точнее, из ночи в ночь, потому что ей доставались чаще ночные смены, все примелькалось, стало одинаковым и одинаково серым, она словно впервые увидела свой котлован вот таким. Он открылся ей заново после долгих снегов и густого дыма, смешанного с морозным паром от порога. Воздух над котлованной впадиной очистился и заголубел, скалы блестели под солнцем, и плотина вдруг поднялась, оформилась, и то, что прежде было только блоками, проступило из хаоса деталей и стало приобретать свою будущую неповторимую форму. «Вот так из наших дней и ночей, из мелкой ругани, из планерок, заседаний, беготни и всякого такого возникает что-то вещественное»,— неожиданно подумала Женя. И то, что она сейчас видит, сделала также и она... Это сделала она и другие люди, которые, наверное, тоже работали, не оглядываясь на сделанное, да и сейчас по инерции не могут оглянуться и удивиться самим себе.