Она засмеялась, не понимая, почему ее надо жалеть. Она полезла в карманы и стала доставать оттуда цветы, свои «фиолетики», как живых птенцов в сером пуху. Она говорила:
— Цветы, столько цветов! На Первое мая пойдем в лес, правда? Только в лес, не хочу оставаться в городе...
Устала.
Днем позвонил Чуркин, спросил:
— Ты чего развалился?
— Приболел,— отвечал Виктор.— Но завтра я выйду.
— Как у тебя с Лялиным? — спросил Чуркин.— Замирением кончилось?
— Не знаю,— сказал Виктор. Он действительно не знал пока, что у них с Лялиным вышло. Скорее это должен был знать Чуркин.
— Он на тебя здорово разозлился вначале,— говорил Чуркин и посмеивался, Виктор привык к такому странному его смеху.— Сейчас он мне звонил, говорит, хороший парнишка,— это про тебя. Светлый, говорит, парень, романтик, ну, ошибся, помочь надо, такие ребята нужны.
Виктор слушал.
— Чего ж молчишь? — спросил Чуркин.
— Слушаю,— ответил Виктор.
— Радоваться должен, что легко отделался.
— Я и радуюсь,— сказал Виктор. — Но вообще я работать у вас не буду. Не хочу.
Чуркин засмеялся. Виктор представил, как блестят его золотые зубы, но вот понять, о чем он думал... Сейчас он испытывал неприязнь к Чуркину, этот смех раздражал его.
— Так вот,— сказал весело Чуркин.— Лялин готовится к конференции, к отчетной, ты, наверное, слышал... Он поедет по объектам, мы решили послать с ним нашего человека. Конкретнее, тебя. Когда еще такой случай представится?
— Я не поеду,— сказал Виктор.
— Кстати, это идея Лялина,— говорил Чуркин.— Чтобы ему тебя дали. Нужно проехать по организациям, посмотреть, побеседовать с ребятами. Мы давно не были на обводной железной дороге, в Затопляемом...
— Я там список насчет Соколовки оставил,— сказал Виктор.— Какая им нужна помощь.
— Поможем,— отвечал Чуркин.— Я в парткоме говорил, по-моему, все в порядке. Так вот...
Чуркин монотонно, нудно стал объяснять, где и что необходимо будет сделать, «но все это после праздников, мы успеем на эту тему поговорить».
Виктор слушал рассеянно, думая о Женьке: как-то она примет эту новость? Ах, вкалывать бы ему сейчас посменно, ни с каким Лялиным никуда не ездить, ни от какого Чуркина не зависеть. Послать бы их всех к черту! Но тут Чуркин положил трубку. Разговор был окончен.
Вернувшись в комнату, он ничего толком не мог рассказать, а только говорил: «Пошли они к черту!»
— Кто тебя обидел? Черт — это он? Или черт — это она? — спросила Женя, не понимая его настроения.
Он не стал ничего объяснять. Он подумал, что хорошо бы уехать совсем из Ярска, но никто не отпустит, и Женька не захочет уезжать.
«Охота к перемене мест...» Кто это сказал? — думал Виктор.— Тут на днях решил уехать домой на запад один бухгалтер. Не отпустили, вытащили на бюро, год-то предпусковой. Разобрали, всыпали, вернулся домой, жаловался все на сердце. Ночью умер. Уехал человек, только не в ту сторону».
Утром Первого мая к ним в дверь постучала Нинка.
— Ну, вы! Так и жизнь проспите, вы идете в лес или не идете?
— А кто еще идет? — крикнула с постели Женя.
— Все собрались, одних вас ждут.
— А кто — все? — спросила Женя и повернулась к окну. Было видно, как молодая женщина вешала на улице белье, прищепки висели у нее на груди, как бусы, в два ряда. На белье играло солнце, и оно блестело.— Витька! — сказала Женя очарованно и медленно.— Посмотри, какое сегодня солнце! А я тебя люблю. Я сегодня всех люблю. И солнце. И Первое мая. «Нас утро встречает прохладой...» Витька, у меня никогда не было такого счастливого Первого мая!
Так она говорила, сидя на подушке, большие блестящие глаза ее были устремлены в окно. Веки чуть припухшие ото сна, брови приподняты, и все лицо вдохновенно и полно ожидания чудес.
Сегодня ей приснился странный сон. Она говорила Витьке: «Хочешь, я разбужу розу? Пойдем в сад, я тебе покажу». И будто был сад, а в саду рос густой, с темной зеленью куст, весь в брызгах росы. Она наклонилась, сорвала длинную травинку и пошевелила острый, свернутый бутончик. «Смотри,— сказала она,— сейчас это будет».
А куст дрожал в росе и переливался. Тогда лепестки розы шелохнулись, напряглись и стали расходиться в стороны, открывая другие, спящие лепестки, они тоже разворачивались, как крылья прекрасной бабочки. Весь цветок ожил, засверкал, обращаясь к ней своей сердцевиной, а она будто не удивлялась ему, а понимала, что так и должно быть...
Они быстро оделись и вышли на улицу. Их встретили смехом и недовольными криками. Нинка вытанцовывала вместе со Славкой нечто невразумительное, Рахмаша сидел в тени и курил. Он оставался верен себе и, собираясь в тайгу, надел белую сорочку, галстук, хорошо начищенные ботинки.