— Думаешь, он не был с Генкой в ту ночь? — сказала она.— Он был, я чувствую, что он был где-то рядом, когда Генку убивали, но этого никто не сможет доказать.
У Жени побелели губы. Она тихо произнесла:
— Не надо валить теперь на каждого. Косвенно мы все виноваты, но так нельзя. Это ты со зла на него.
В дверь постучали. Вошла маленькая девочка, попросила:
— Теть, дайте нам поиграть медведя, мы его на велосипеде будем катать.
Женя кивнула головой. Нина отдала медведя, и медведь прорычал: «угхгх...»
— Он зрелый человек, на него трудно влиять,— сказала Нина, прикрывая дверь.— Он, наверное, всегда был зрелый, даже когда родился. Знаешь, жучки есть такие, едят дерево...
— Короед?
— Нет, нет, в земле живут, они пережили всех живых в этом мире, они уже миллиард лет существуют.
— Термиты? — сказала Женя.
— Вот, они самые! Я недавно читала книжку, они рождаются величиной с булавочную головку, но они сразу же как взрослые термиты. И не изменяются, а только растут, растут, растут. Символично, да?
— Противно.
Нинка ушла, а Женя осталась лежать. Она думала о Мухине.
Приходил Виктор, садился на кровать, смотрел на нее молча, потом спрашивал:
— Как ты себя чувствуешь?
Она прежде говорила ему: «Хочу, чтобы ты любил меня всегда. Даже во сне». Никогда так сильно он не любил ее, как сейчас. Никогда так сильно за нее не боялся, хотя скрывал свою боязнь, старался казаться беспечным.
— Что у тебя на работе? — спрашивала она.— Ты сейчас много работаешь, ты доволен?
— Да, у меня все в порядке.
Он сам бы хотел верить в то, что говорил.
За это время драматическое событие, происшедшее с Мухиным, не только не забылось, но повлекло ряд других событий, существенных в жизни Виктора.
Гибель Мухина сложным образом потрясла основание того неглубокого фундамента, который Виктор, как думалось ему, успел заложить.
Он чувствовал все растущее недовольство собой и своим двойственным положением в глазах многих, в том числе Жени и Чуркина. Черствость и бюрократизм, которые он не раз имел случай наблюдать в отношениях Лялина с людьми, больно задели его самого. Он вдруг понял, что забвение принципов простой человечности, замена этих принципов громкими, якобы правильными словами, пренебрежение жизнью людей могут привести к хаосу, к катастрофе.
Чуркин был единственный близкий ему человек, который понимал все это и пытался с этим бороться. Виктор не хотел или не умел по-настоящему работать в горкоме — в конце концов кого это волновало, кроме него самого! Но если он все же работал там, то он должен был, черт возьми, помогать по мере своих сил Чуркину, а не уходить от ответственности. Не чистоплюйствовать, как он делал до сих пор.
Теперь он был назначен в общественную комиссию от горкома по делу Мухина. Он ходил на допросы обвиняемых, видел убийцу своими глазами.
Одного из преступников спрашивали:
— Вы знали Геннадия Петровича раньше?
— Нет,— отвечал он.
— За что же вы в него стреляли?
— Не знаю. Просто так. Мы были выпивши.
Допрашиваемый был молод, лет двадцати, не больше. Наголо постриженный, постригли его, наверное, в тюрьме.
— Мы пошли на танцы,— говорил он.— А танцев не было.
— Где вы взяли двустволку с патронами?
— У товарища. Он сказал: «Пойдем салютовать». Залегли у дороги и стали стрелять.
— О чем вы думали тогда?
— Не знаю,— отвечал преступник.— Нам хотелось развлекаться.
— Ничего себе развлеклись! — сказал следователь. Виктор сидел рядом.— Но вы хоть помните, в кого вы стреляли?
— Кажется, в женщину. Потом он появился.
— Вы говорите про Геннадия Петровича Мухина?
— Я его не знаю, может, и он.
— За что же вы хотели его убить? Вы же его не знали?
— Мне крикнули «стреляй», и я выстрелил...
Решение у Виктора созрело как-то сразу.
Он шел к Чуркину и раздумывал о том парне. Учился этот парень в школе, воспитывался в нормальной семье, на производстве замечаний не имел, нормы выполнял, здесь все было в порядке. Но ведь никто не знал до сих пор, как он жил на строительстве, чем занимался обычно после смены. Никто этим не интересовался. Вот и получилось: «Мне крикнули «стреляй», и я выстрелил».
Чуркина Виктор встретил около его дома. Был он в высоких сапогах, в странной кепке с большим козырьком. Эта кепка делала его неузнаваемым. Он мог сойти за какого-нибудь работягу, если бы не удочка и ведерко, которые он держал в руках.
— Так ты считаешь, что этот вопрос необходимо немедленно поднять в газете? Привлечь общественность, так сказать?