Еще раз грохнуло, будто покатило со скалы глыбу диабаза, а она сталкивалась с другими, и звук дробился, раскатываясь над Ярском.
И сразу стихло.
Хлопнула в каком-то доме форточка. Несколько крупных капель упало на землю, бесследно исчезая в пыли.
Дождик пошел медленный, нерешительный, шорохом прошелестел по кустам. Он должен был вот-вот кончиться, но они хотели дождя и дразнили: «Дождик, пуще, дам тебе гущи!» Как в детстве.
Женя запрыгала на одной ноге.
Вдруг дождь припустил, захлестал их по спинам, крупный, непрерывный, такой обильный, что они сразу вымокли.
Он долго не переставал идти, хотя уже светило солнце и стояла радуга.
Неожиданно в Ярск приехала Вера, на три дня. С Женей вдвоем они бродили по котловану, разговаривали.
Женя была еще бледная, ослабевшая после болезни, она часто присаживалась отдохнуть. Было солнечно, просторно для глаза.
С эстакады открывался вид на синие лесные горы, по ним скользили тени от облаков.
— Когда это случилось? — спрашивала Вера.—Ты видела его?
— В мае,— отвечала Женя.— Кажется, в День Победы.
— Где его похоронили?
— На левом берегу.
— А эти, которые при аварии? — спросила Вера.— Они на левом берегу похоронены или на правом?
Женя сказала, глубоко вздыхая:
— Если хочешь, пойдем туда завтра.
В поле перед кладбищем они нарвали полевых цветов. Колокольчики, огоньки... Или жарки, как их еще называют.
Кладбище было в звездах, как военное, среди леса и зелени.
Подруги проходили по тропе мимо заборчиков, читали надписи на могилах. Иногда на фотографии узнавали какого-нибудь рабочего, который запомнился в лицо, когда встречались в котловане или столовке. Могила Генки была с краю, но уже не последняя, с грудой увядших венков.
— Ты его задолго до этого видела? — спросила Вера.
Женя не ответила, а смотрела в землю.
— Я телеграмму поздно получила,— сказала Вера.— Никак не успевала.
Обратно они ехали в автобусе.
— Верк, их не забудут? — спросила Женя.— Помнишь, кто-то говорил, что ушедшие живут столько, сколько их помнят живые? Помнишь? А я была в Эрмитаже, мы в Ленинград со школой ездили, видела там военную галерею. Там генералы разные, герои Отечественной войны 1812 года, а несколько рамок совсем пустых. Представляешь, портреты, портреты, и вдруг просто рамка, а под ней фамилия. Я спросила: «Вынули?» Дежурная по залу мне стала объяснять: «Нет, девочка, просто не оказалось портретов этих героев. Сами-то они погибли или умерли, а портретов не успели сделать, потому никто и не знает, как они выглядели... Но рамки и место им полагается». Представляешь?
Вера молчала. Она изменилась после отъезда из Ярска, пополнела. В лице было спокойствие.
— Никто не знает, какие они были,— сказала опять Женя.
Она думала о Генке, ее мучила эта мысль, о памяти.
Автобус тряхнуло, заглушив ее последние слова. Было душно. Женя побледнела, у нее кружилась голова.
— Я остановлю автобус,— сказала Вера.
— Нет, нет! Мы сейчас приедем,— говорила Женя.— Я что-то тебе хотела рассказать...
То ли от скрипа и тряски или от густой пыли Жене стало совсем плохо. Скулы у нее потемнели, она закашлялась, наклонилась к сиденью.
— Сейчас,— сказала она.— Пройдет.
— Ты, случаем, не беременная? — спросила Вера встревоженно.
Женя помотала головой.
— Переезжай к нам, что тебя тут держит? Одни неприятности,— сказала Вера.
Теперь Женя почувствовала себя лучше, она ловила ртом воздух, приближая лицо к окну. Она подумала, что Вера ничего не понимает. Уехала — и с плеч долой. Что одна стройка, что другая... Вере все равно. Но ей сразу стало стыдно таких мыслей о подруге. Просто они были разные.
Вечером Женя лежала с закрытыми глазами на постели. Виктор подумал, что она спит. Но вдруг она сказала как будто бы про себя:
— Ви-ть, мы ведь и не жили вместе. Все врозь, где-то ты, а где-то я. Правда?
Она открыла глаза и спросила:
— Давай уедем в отпуск! Меня, наверное, отпустят, а тебя?.. Я там буду лучше, честное слово. Я там поправлюсь совсем, буду здоровой...
Он хотел что-то ответить, но слов не находилось. Он сел рядом с ней на кровать и стал гладить ее волосы, чувствуя, как плотный комок встал у него в горле, мешая вдохнуть воздух.
Она заснула, а он остался сидеть, как пришел, в куртке, глядя на ее лицо.
О чем он думал?
Он думал о том, что он должен поехать с ней, хотя не имеет на отпуск никакого права. И она хорошо понимает это. Работа, конфликт с Лялиным, предпусковой год и горячка такая, что и заикаться об отпуске нельзя. А все же он должен поехать.