Он тоже улыбнулся. Потому что вместе с ней пережил ее пробуждение, ее потревоженный сон и испуг.
Ему показалось, что сейчас он может спросить ее что угодно и она сразу все скажет. Потому что между ними был мост, как разводной,— из его и ее улыбки.
— Кто же вы такая? — спросил он.
Она стала сразу серьезной, и чувство близости пропало.
— Молчите,— сказала она.— Вы больной.
— Но я вас знаю,— сказал он уверенно.— Я все о вас знаю, честное слово. Вы были когда-нибудь в Брянске?
Она покачала головой. Сказала:
— Вы молчите. Вам нельзя разговаривать. А в Брянске я никогда не была. Я приехала из города Проно. Я жила на улице Графтио, там, где памятник Ленину. — И серьезно посмотрела на него.
Она всегда называла этот несуществующий город, а улицы выбирала по именам знаменитых гидростроителей (вот хотя бы Графтио). Она сердилась, когда ей не верили.
Он вспомнил стихи, прочитанные Жуховцом. Сказал вслух:
— Мы уходим туда, где тайга, мы уходим туда, где снега, оставляя родное жилье, управдомам сдавая ключи. Да, столица, во имя твое покидают тебя москвичи.
Женя посмотрела на него теперь почти равнодушно, негодуя, наверное, и на себя и на него за то, что тайное стало явным. Очень ровно сказала:
— У меня, кстати, бронь на московскую квартиру. Лежите, я пойду позвоню ребятам.
Его начало рвать. Она бегала за тазом, звонила в диспетчерскую знакомым ребятам, в больницу.
К обеду пришла машина. Юрочка Николаевич и какой-то другой, незнакомый парень помогли Виктору одеться и сойти вниз.
Его привезли в девятнадцатое общежитие.
— В больнице пока нет мест,— сказала Женя.— Полежите у нас, здесь будет лучше.
Она сунула в одеяло большого плюшевого медведя.
— Это вам компаньон... Не обижайте. Придет с работы Вера — все приготовит. Врача я вызвала. Я опаздываю, мне во вторую смену.
Девочки поселили Виктора в своей семнадцатой комнате на кровати Жени Голубевой.
Конечно, это было не лучшим вариантом, хотя бы потому, что нахождение мужчины в женском общежитии каралось очень строго. Иногда в двадцать четыре часа без всякого разбора дела изгоняли из города Ярска. Даже из комсомола.
Но выхода в общем-то не было. Виктор был совсем плох. Врач нашел у него воспаление легких, прописал постельный режим.
Девочки, помимо врача, лечили его каждая по-своему. Тихая худенькая Вера использовала всякие домашние средства, потому что ее бабушка в свое время была знахарка. Женя, наоборот, читала двухтомный справочник терапевта и лечила «по науке». Однажды она сказала:
— Прежде я думала, что самая страшная книга — это Эдгар По.
— Ну? — спросил Виктор.
— Ерунда. Самая страшная книга — это медицинский справочник. Читаешь и думаешь: все, что тут написано, есть и у меня... А вы молчите,— говорила она Виктору.— Грипп — это средство от болтовни.
«Болтовня» было ее ругательным словом. Виктор понимал, что она не забыла прочтенных им стихов из ее тетради. И долго не забудет этого.
Она никому не позволяла знать о ней больше, чем надо. Если кто-либо был настойчив, она отделывалась шуткой. Она любила говорить:
— Никто меня не знает. Мое сердце как обратная сторона Луны. Я и сама себя не знаю.
С Виктором Женя была внимательна и ровна, оба они понимали, что это пока он болен. Пока он плох.
Он ничего не мог есть, только пил горячее молоко. У него кружилась голова, носом шла кровь.
События, разговоры, приход и уход девочек — все проходило через него зыбко, неясно, как во сне.
Вдруг появлялся Юрочка Николаевич, молча издали смотрел на Виктора.
Странно-расплывчато доносились голоса:
— Что нужно достать?
— Курятину. Ему обязательно прописали бульон.
— Где ж ее... Может, слетать в Иркутск?
Откуда-то, словно из-под кровати, встал над ним Леша Жуховец, сказал быстро:
— Я тебе стихи прочту: «Ярские звезды зажглись от костров, с Новым годом, товарищ, будь здоров!»
— Ты этот... я знаю. Ты «Корчеватель»,— сказал Виктор.
— А! — сказал Жуховец.— Что вспоминать! Ты послушай еще: «В этой кипучей и плановой буче пусть каждый встанет и тост отчубучит!»
Виктор тихо засмеялся. Ему понравилось слово «отчубучит». У белобрысого Жуховца были вытаращенные, безумные какие-то глаза.
— Читай,— сказал Виктор.
— Сколько угодно,— ответил Жуховец, еще приподнимаясь над его лицом.— Это хохмы к Новому году. Вот: «За освоенье родной стороны, а также Луны с другой стороны!»
«А Женя говорила так про свое сердце...— думал Виктор, глядя на Жуховца.— И Жуховец Леша тоже это знает. Он про нее писал или вообще?»