— Да спит,— сказала Вера, отворачиваясь и зевая.— Ты одна такая баламутка нервная.
Между тем подходил новогодний праздник. Девчонки суетились, закупали продукты, обзванивали народ. Убирались.
Обычно Вера говорила по субботам:
— Сейчас придет санкомиссия. Вытрите скорее пыль на приемнике и на окне.
Действительно, тотчас же появлялась санкомиссия. Они смотрели, есть ли пыль на приемнике, на окне, сообщали: «Здесь чисто. Поставьте им четыре».
На этот раз помыли полы, протерли влажной тряпочкой книжную полку, шкаф. Выколотили пыль из медведя.
Медведь недовольно урчал, а в помещении ясно запахло свежим деревом и мандаринами.
Виктор, может быть, впервые понял, что наступает Новый год, тот самый, когда нужно привыкать писать новую цифру (в детстве это его изумляло и пугало), когда нужно немного радоваться и немного грустить.
Теперь Виктор не бегал, не волновался, даже не почувствовал до конца святости приходящего, он просто затосковал.
Девчонки занимались сборами в то самое одинокое зимовье в тайге, которое разыскали Гена Мухин и Юрочка Николаевич.
Они жалели Виктора, но не могли не идти, ребят насчитывалось гораздо больше. Они подвинули к его кровати праздничный стол с яблоками, вином, всякими вкусными вещами. Женя с Жуховцом сходили в тайгу и принесли елку. Смеясь, рассказывали, как загребали валенками снег, искали и нашли елку, которая валялась около дороги, кем-то уже срубленная.
Девчонки долго прикидывали, где бы ее поставить, но места не было, и кто-то предложил прибить елку к потолку вверх ногами.
Никто бы не мог сказать, что это некрасиво. Женя уже фантазировала. Что, если бы в больших залах на Новый год вместо люстр вешать такие елки-люстры, было бы очень красиво!
Стеклянных игрушек не нашлось, повесили все самое натуральное: яблоки, конфеты, печенье. Кто-то резонно заметил, Мухин, что ли: «Если она свалится, жертв никаких не будет».
На верхушку, которая теперь оказалась внизу, прицепили плитку шоколада, которую предложили выдать в премию тому, кто на Новом году придумает лучшую шутку. Но тот же Генка Мухин заметил, что Виктор (он без улыбки издали смотрел на него) идет вне конкурса: большей шутки, чем заболеть на Новый год, все равно никто не придумает!
На улице гремели МАЗы и тракторы, все они ехали из тайги и везли елочки.
Потом в окошке просинело. Прозрачные голубые сумерки сошли на землю. Из труб вертикально пальнули в небо темные дымы: в Ярске затопили печи, и, между тем как совсем темнело, дымы становились белей и белей.
Комната наполнялась народом, все суетились, упаковывали яблоки («С нездоровым румянцем»,— как сказал Мухин), примеряли лыжные крепления.
Виктор лежал, отвернувшись к стене, стараясь не слышать сборов.
— Кто умеет сочинять шуточные телеграммы? — спрашивала Вера.— Витя, хоть бы ты помог мне,— попросила она, садясь на кровать.
— Смотри,— сказал он,— этот рисунок на стене похож на море, правда?
— Правда,— сказала Вера.— Тебе надоело лежать, да? Но мы будем думать о тебе. Когда будут бить куранты, мы назовем твое имя. Кто взял чернила для авторучек? — закричала Вера.— Женька, ты чернила не брала?
— Я ими синила белье,— сказала Женя.
Виктор взял одну телеграмму и написал:
«Голубка, желаю тебе счастья. В.».
В комнате кричали:
— Все взяли? Свечи не забыли?
— Лыж не ломать, Юрочка Николаевич комсомольский билет отдал в залог...
— А что же паспорт?
— Паспорт, военный билет, профсоюзный, пропуск, бюллетень и книжку ДОСААФ...— перечислял Генка Мухин,— он заложил еще в прошлом году.
— Рахмаша, почему ты ничего не закладываешь?
— Он ждет своей очереди, пойдем, ребята!
— Слушайте,— кричал Жуховец и читал стихи, которых никто не слушал: — «Пью вино, вот этот звездный сок, за вольфрама светлый волосок и скажу под градусами даже, жизнь моя вся...»
— Шампанское не взорвется от мороза?
— «Жизнь моя вся — в электромонтаже!»
— Вино и транзистор завернули в одеяло. Генка, может, твою гитару тоже завернуть?
— Хочешь, я тебе прочту отрывок из поэмы «Веселые висельники»? — спрашивал Жуховец Виктора.
Все смеялись, гремели лыжами, вынося их в коридор.
Вернулась в комнату Женя, уже в лыжном костюме, в теплой шерстяной шапочке, в ботинках.
Она встала над Виктором и молча смотрела на него. Она все понимала: и про его состояние, и про его тоску.
— Ну, чего ты? — спросила она будто с вызовом, скрывая свою жалость и смятение за улыбкой. И такая она сразу стала для него близкой и понятной!