— Вот, на Новый год прочтешь, ладно?
Он отдал сложенную, нагретую под одеялом бумажку.
— Будет исполнено, товарищ больной,— сказала она почти бодро и засунула телеграмму в карман лыжных брюк.
У дверей она обернулась и помахала рукой.
Без десяти двенадцать в комнате почему-то оказался Юрочка Николаевич.
Он подмигнул Виктору, снял пальто и красными пальцами, негибкими с холода, стал разворачивать фольгу на шампанском.
— Разве ты не уехал? — спросил Виктор, не очень удивляясь. Но оживился, с любопытством разглядывая Юрочку Николаевича.
— Да оно так вышло, я к экзаменам готовлюсь,— сказал очень странно тот.— Но по московскому времени я буду встречать у них, понимаешь?
Виктор понял, что Юрочка Николаевич совсем не умел врать. Его командировали к Виктору для компании.
Весь он был холодный и распространял вокруг себя чистый запах снега и улицы.
Юрочка Николаевич налил в стаканы шипящего вина и строго сказал:
— С наступающим годом.— Выпил. И сурово задумался.
— С наступающим, — сказал весело Виктор и взял свой стакан. Он не собирался пить, где там — после трех ложек куриного бульона да вино!.. Но вдруг он решил выпить, удивляясь своей дерзости и от этого еще больше веселясь.
— Валяй,— сказал просто Юрочка Николаевич и налил себе еще.— За что выпьем?
— За Женьку! —сказал Виктор.
Юрочка Николаевич сосредоточенно очистил мандарин и сказал:
— Ну что ж, давай за девочек,— и снова выпил.
«За Голубку»,— подумал Виктор и сделал несколько глотков.
Вино обожгло его, в желудке сладко запекло, кровь наполнилась горячими искрами, он почувствовал, как белый огонь бежит по жилам, точно подожженный бикфордов шнур. Все в комнате понеслось кругами, и за ними он не видел уходящего Юрочку Николаевича.
Тому еще было идти два часа до зимовья.
Где-то в зимовье Женя сказала тихо, прислонившись к двери спиной:
— Пусть тебе приснятся синее-синее небо, зеленый-зеленый луг, красные-красные цветы. Пусть! — И со всей силой захотела, чтобы так все было.
Он уснул.
Ему приснились синее небо, и яркий луг, и разные цветы и птицы.
В три часа ночи пришли Усольцев с Ниной. Нина поцеловала Виктора холодными неподвижными губами в лоб, сказала, устало валясь на стул:
— Ну вот, поздравляем.
Усольцев поставил на стол шампанское, потер щеки и уши.
— Ярск гуляет! — И стал откупоривать бутылку.
— Знаешь, Витя,— говорила Нина,— уже машины ходят, всех пьяных подбирают и отвозят в учкомбинат. Там они оттаивают.
— Ярск гуляет,— повторил Усольцев, он был, впрочем, как и Нина, сильно пьян.— Пьем!
— А нашей Кирюше вчера сделали предложение...— сказала Нина.
Усольцев вылил в себя пол-литровую кружку шампанского и закусил яблоком. Далеко расставленные глаза его, так что нельзя было смотреть в оба, а только по отдельности, казались сейчас неподвижными, застывшими.
В них что-то оживало, только когда он взглядывал на Нину.
— Правда! — говорила Нина, посмеиваясь и вздыхая. — Жених по профессии сантехник, дает людям тепло.
— Сан-техник,— сказал раздельно Усольцев.
— Ну да, дает людям тепло. Он захандрил, так как решил жениться, а на ком, пока не знает. Ну, в общем ему надоело давать людям тепло, он захандрил и стал каждый день уезжать в лес и там мучиться. Вчера в общем снял комнату в Индии — в индивидуальном поселке, знаешь?..
— Там куркули живут,— уточнил Усольцев, глядя рассеянно на стол.
— Купил кровать и прислал к Кирюхе сватов, а я их выпроваживала.
— Ну, пойдем. Ко мне,— сказал Усольцев, вставая и надевая шапку.
Нина не ответила, и он взял ее за плечо.
— Отстань! — крикнула вдруг она.— И вообще я спать хочу.
Нина, будто не замечая Усольцева, терпеливо стоявшего у двери, села на кровать Виктора, сказала тихо:
— Витя, что делать? Что делать?
Он молчал, и она добавила:
— Через три дня к нему семья приезжает. Он говорит: «Поехали. Хоть на Колыму». Зачем? У него дети. Целых двое, мальчишки, пять и семь лет... А я глупая, глупая, надо дать в морду, я еще колеблюсь.
Нина застегнула шубку, провела рукой по глазам и посмотрела на себя в зеркало.
— Господи, пугало какое! — сказала вслух и вышла.
Но спать Виктору не дали.
Негромко постучав, заглянул Петренко, в сапогах, в полушубке и почему-то в шляпе. Борода в инее. Не садясь, от двери он смотрел на Виктора и покашливал. Был он трезв.
— Выкинул ты штучку. Весь год теперь будешь болеть. Мы, что ли, тебя застудили?