Женя оглянулась и увидела, что заплыла очень далеко. Она повернула к берегу и тут почувствовала, что устала. Последние метры одолела с трудом. Вылезла на берег и села.
— Опасно плаваете,— сказал один из ребят. Она уже про них забыла.— Мы беспокоиться начали.
Женя посмотрела и узнала в нем рулевого с пароходика, на котором Елинсон провез ее по Ангаре. Кажется, его звали Юрочка Николаевич.
— А я вас сразу узнал,— сказал он, подходя и останавливаясь за ее спиной. — Откуда вы приехали?
— Из города Проно,— ответила Женя.— Улица Графтио, не слышали?
— Что-то слышал,— сказал Юрочка Николаевич.— Я помню, как вы меня плыть через порог уговаривали...
Он не сказал, что Женя обозвала его сухопутным зайцем.
— Одно дело — при исполнении служебных обязанностей, кто же разрешит, работа,— говорил Юрочка Николаевич.— А вот на плоту попробовать — это даже интереснее.
— Можно и на плоту,— ответила Женя.
— Вы не знакомы? — спросил Юрочка Николаевич.— Это Леонид Жуховец, он в «Корчевателе» работает.
Юрочка Николаевич был угловат, даже грубоват с виду, не человек, а глыба диабаза. Только лицо неожиданно румяное, почти детское лицо. Жуховец рядом с ним казался особенно худым. У него было странное выражение глаз, какое-то неподвижное. Женя поначалу пугалась его взгляда, пока не привыкла.
— На корчевателе работаете? — спросила она.
— Да нет. В «Корчевателе», листок такой сатирический,— сказал Жуховец. Он тут же прочел: — «Пива нету в продаже, а в коттеджи, изволь, и в бутылочках даже принесут исподволь».
— Корчует! — проговорил Юрочка Николаевич.— Они ему скоро дадут жизни.
— Кто «они»? — спросила Женя.
— Он знает кто. Попробовал тут один, Усольцев, зацепить Шварца да Лялина, до сих пор, наверное, жалеет.
— А зачем их цеплять? — опять спросила Женя.
Юрочка Николаевич воскликнул:
— Вот и я говорю: «Зачем?» Ничего незаконного Шварц не делает. Баньку себе личную выстроил — эко дело. А что, он должен в общую ходить? Попробовал бы ты поворочать в масштабе всей стройки, узнал бы, для чего нужна личная баня...
Жуховец швырял камешки в Ангару.
Он произнес каким-то речитативом, будто стихи, а может, это были и впрямь стихи: «Я вдруг подумал, скоро вот тут море наше разольется, все под собою похоронит. И место, где сидели мы, и мусор, и несправедливость, и чье-то горе, и могилы... А люди, что придут потом, подумают: как гладко все, какое славное здесь море! Но, впрочем, так и должно быть. Ведь море — наше оправдание всему, всему, всему».
Жуховец поднялся, отряхнул брюки от травы, сказал небрежно:
— Приходите сюда, на лодочную станцию, если захочется. Вы где работаете?
— Пока нигде,— ответила Женя.
— Никак не устроитесь?
— А у вас что, блат наверху?
Жуховец посмотрел на Женю, он понял, что означают ее слова.
— Я вообще спросил,— сказал он.
— А я вообще ответила. До свидания.
Вере повезло раньше. Она устроилась мастером на промплощадке. Помог Рахмаша. Женя еще неделю болталась без дела, пока не забрела в техотдел.
— Техником-расчетчиком пойдете? Только торопитесь, а то оформим кого-нибудь еще.
Она пошла в отдел кадров. В коридоре ей встретился Генка Мухин, он спросил:
— Ну как? В порядке?
— Смотря что называть порядком.
— Ладно,— сказал он. — Приглядись, может, и понравится. У нас народ положительный.
Мухин был желтый от бессонницы. У него работала комиссия, эстакаду пока не хвалили. Говорили, что в мировой практике не было таких проектов и подобный эксперимент вряд ли оправдан. Партком и начальство защищали Мухина. Ребята из его группы были взбудоражены, они носились по коридору с кальками и чертежами. Поговаривали, что их будут разгонять.
Однажды Женя пришла пораньше и заглянула к ним в комнату. Генка спал на чертежном столе, какой-то весь постаревший, беззащитный. Женя смотрела на него, и у нее заболело сердце. Впервые она заметила, какая у Генки тонкая шея. Ей захотелось тихо погладить его, как погладила бы мать.
Она только так подумала, а потом вышла и тихо прикрыла дверь.