— Потом,— сказал Чуркин,— все расскажешь потом, когда встанешь. Насчет денег не беспокойся, мы тебя оформили, зарплата идет. Выздоравливай, мы, так сказать, заинтересованы корыстно в твоем здоровье. У нас работать некому.
— Я еще подумаю,— ответил Виктор, и это, наверное, прозвучало смешно. Его оформили, о нем беспокоились, а он собирается еще подумать.
Чуркин ушел, но Виктор почти физически ощущал его бубнящий на одних тонах голос и улыбку. Наверное, было что-то в Чуркине, что не исчезало вместе с ним, он оставил свой след на полу, на ручке двери, в воздухе, даже на предметах, которые он мельком оглядел, разговаривая с Виктором. Так казалось Виктору. А может быть, он просто залежался, отвык от свежих людей.
Приходит Женя. Ногой открывает дверь и с порога смотрит на Виктора.
— Симулируешь! — говорит она укоризненно.— А у нас сегодня день актировали.
Она садится на постель прямо в одежде и молчит. Этого больше всего не любит Вера. Она хмурится, говорит:
— Раздевайся.
— Сейчас, только отойду,— отвечает Женя. — Сразу не могу. Сил нет. Бегала, бегала... А ну их, все противные.
Виктор ничего не спрашивает, только смотрит ей в лицо. Ему хочется, чтобы она дольше так сидела, смахивая с ресниц оттаявший иней, приходя в себя. Это состояние оживления, обретения голоса, замерзших губ, самой себя от тепла в комнате его всегда поражало и находило ответный отклик. Он завидовал, ему хотелось мерзнуть на ветру, делать полезное дело, а потом сидеть так неподвижно. И пусть Вера не нервничает из-за пустяков. Незачем нервничать, когда люди устают на работе.
Женя между тем уснула сидя, и Вера крикнула:
— Ну, Женя!
Тогда Женя встала, с закрытыми глазами пошла по комнате к вешалке, снимая куртку и говоря:
— А Рахмашу прорабом назначили. Он умеет работать, начальник управления сказал: «Современный и перспективный инженер». Смотри-ка, а мы его как-то недооценивали. А он перспектив-ный... Диспетчер его вызывает: «Мастер Рахманин»,— он поправляет: «Не мастер, а прораб, вы принижаете мой авторитет перед подчиненными. Прораб, прошу запомнить».
Женя лезет в свою постель и говорит все медленнее:
— Сегодня день актировали, а самое тяжелое, когда нет работы. Особенно ночью. Я тогда МАЗ выбираю с дальним маршрутом и прислоняюсь к плечу водителя. Они ведь тоже устают, «мазисты», но мне они дают два рейса подремать. Тихо... едут... Хорошие...
Это произошло случайно. Вечером погас свет, и они вдвоем, Женя и Виктор, пошли звонить монтеру в дежурку. Там они тоже остались одни. Но оба они понимали, что если бы не эта случайность, было бы что-нибудь еще, потому что жить, как они жили прежде, они не могли.
Женя стояла у окна, прислонясь к стенке, и лицо ее в свете уличного фонаря было матово-белым.
«Я понимала, что не смогу здесь жить, если я ошиблась. Я обязательно куда-нибудь уеду. Сегодня на работе ничего не могла делать. Хожу, беспокоюсь, краны, ездки, график... А ты вот здесь, во мне, прямо целиком... Я даже подумала: трудно будет уезжать, если... Если все будет не так, а я останусь одна в этом холоде? Вот это тем более не смогу».
Это не была ее мысль или отдельно взятое чувство, это возникало как вторичный ее голос,— шло откуда-то из глубины и не осмысливалось ею самой.
Она не знала, что она так думала. Она стояла перед ним, ожидающая его, как разрешения своей боли, которую уже нельзя было переносить.
Ей хотелось уже убежать, потому что так долго ждать было нельзя, хотя она и не знала, чего, собственно, она ждет и чего она хотела.
Ей было больно физически, чувства ранили ее изнутри. Так можно умереть от боли, неужели же он не понимает!
Он поцеловал ее в глаза, в шею и в опеченные, будто оплавленные губы, в открытый странно рот, смешав ее дыхание со своим.
Ни он, ни она не умели целоваться, да и кому известно, что такое настоящий поцелуй. Может, это он и был.
Они замерли, соединенные одним чувством, и ничего не знали, не слышали вокруг.
Техничка прошла по коридору, разглядывая их. Она подошла ближе, будто направлялась к окну, и сказала:
— Кажись, снег пошел...
Так как они не двигались, будто и не живые вовсе, не желая слушать, не желая даже замечать ее, она постояла, раздумывая, и, продолжая разглядывать их, добавила:
— А может, снега и нет, кто ж его знает.
И ушла, сердито шаркая валенками.
Виктор только немного отодвинулся от Жени, но все равно он ничего не видел вокруг, так же как и она. Он был пьян от нежности, от удивления перед ней, от чувства вины, какой именно, он не знал.