Вчера в котлован пришла корреспондентка из газеты. В шубке. Под шубкой у нее была кофта и юбка. Какая-то фифа. А с ней молодой фиф. Женя сидела и грелась возле «козлика» (три спирали на асбестовой трубе).
— Вам не холодно? — спросила фифа.
— Ташкент,— ответила Женя.
Она только что поругалась с прорабом, и ей не хотелось разговаривать.
— Расскажите о ваших героических буднях,— сказал фиф.
Женя посмотрела на него, и ей показалось, что он дурак. Красивый с виду парень, но дурак. Наверное, фифа влюблена в него.
— Я сейчас прораба позову, он вам все расскажет,— сказала она и вышла.
Ей было немного завидно, она целый год не надевала юбку со свитером.
Сейчас она подумала, что ей тоже хочется всяких плиссе, гофре, юбок клеш и оборок всех фасонов...
И Виктор вдруг подумал, что не видел ее в обыкновенном платье. Какая она?
«Я бы тоже хотела знать, какая я»,— подумала она, отвечая его мыслям и самой себе.
Они зашли в не достроенный еще дом прямо по доске, протянутой в окно, и стали ходить по комнатам.
— Сколько этот дом будет стоять? — спросил Виктор.
— Только сто лет,— ответила она, думая о нем и о себе.
Сто лет ей не казалось много.
«Говорят, счастье узнаешь тогда, когда потеряешь,— думала она.— А я его сейчас чувствую. Я не боюсь и не хочу остановить время, потому что знаю — дальше будет еще лучше».
Жене пришло письмо из дому. Отец, Василий Иванович, писал очень коротко, что назначен начальником изыскательской партии на Соколовке, что ниже Ярска по Ангаре на пятьсот двадцать километров. От его работы зависит выбор створа Соколовской ГЭС, и он сейчас туда выезжает вместе с мамой. Но сперва они заедут в Улан-Удэ, где остались их вещи, а потом несколько дней они пробудут в Ярске.
Он писал, что Женя может ни о чем не беспокоиться: Рувим Моисеевич Елинсон, который сейчас находится в Ярске, в геологической партии, вышлет за ними машину. Но в крайнем случае они доберутся и на автобусе. Это будет, по их предположению, двадцатого — двадцать пятого января.
Дома все хорошо, бабушка здорова, она сейчас живет у брата Николая, а двоюродная Женина сестра Нинка, дочь брата Константина, будто собирается замуж, но пока ничего не известно.
Дальше спрашивали, как у Жени на работе, как поживают Вера, Гена, Сева, часто ли встречаются, где они работают, дружат ли.
Они посмотрели друг на друга и поняли, о чем каждый из них думал.
О Вере, о Генке, вообще о ребятах. Это был целый мир, который оказался вне их двоих, но который существовал и помнил о них.
И они это скоро почувствовали.
Вера вдруг замкнулась, словно бы решила ничего не замечать вокруг. Она теперь поздно приходила с работы, избегала оставаться с ними наедине.
С Виктором она едва здоровалась.
Были всякие другие причины для беспокойства, например отношение Киры Львовны, Нинки, Юрочки Николаевича к происшедшему. И Леши Жуховца.
И Генки Мухина, который всегда понимал Женю и мог бы оправдать ее перед ними.
Да ей и не в чем было оправдываться, разве только в своем неожиданном счастье.
Отношение Веры больше всего огорчало ее.
По утрам она тихо, прикрыв глаза, следила за Верой, каждый раз собираясь начать разговор.
И не могла.
Между тем она понимала, что творилось в душе маленькой Веры, которая испугалась неожиданного Женькиного чувства и того, что вдруг может остаться одна.
Женя теперь казнила себя за свою отчужденность, чем бы она ни была оправдана.
«Так странно,— думала она.— Виктор появился в моей жизни совсем недавно, наверное, и месяца не прошло, как первый раз его увидела, но всех сразу отодвинул, даже мать с отцом. Даже Верку». Конечно, это эгоистично — быть при ней счастливой и не помнить о ней. Что она могла чувствовать, видя это слепое Женькино счастье!
«Она должна была возненавидеть меня, и она возненавидела». Так думала Женя. Но чем дольше они молчали, тем становилось все трудней и невозможней начать им разговор.
Они обе боялись этого главного для них разговора, боялись необходимости и неотвратимости его.
Все началось нечаянно, из-за письма Голубева. Женя оставила его на столе, Вера прочла, она всегда читала письма от Женькиных родителей.
Вечером, после работы, спросила:
— Василий Иванович приезжает?
— Да.
— Надолго?
— Не знаю. Мы с Витей решили...
Женя это сказала и поняла, что произнесла слова, после которых должна открыться и первой все объяснить. И это будет честно. Плохо ли это или хорошо, теперь все равно.
— Мы будем жить вместе,— сказала Женя как можно обыкновеннее, потому что сами слова были странными, очень непривычными для слуха. Но она не сказала «поженимся», это ей казалось еще хуже.— Мы будем жить вместе, как только они приедут. Правда, мы ничего не написали, не успели...