«Чего это он рассказывает мне про свою жену?» — подумал Виктор.
— Ваша жена? — спросил он, видя в зеркале Усольцева.— Скажите, а вы жену любите? — Он поправился:— Любили, когда женились?
Вопрос прозвучал наивно. Усольцев смотрел в книжку, нос у него в профиль был великоват. Он мог, наверное, не отвечать. Непонятно зачем, но он ответил серьезно:
— Видишь ли, мы давно поженились, это сейчас не объяснишь. Когда проживешь с наше...
Он повернулся и стал смотреть на Виктора, на его лицо в зеркале и на свой костюм, который он мог видеть на Викторе со спины.
Виктор с самого начала понимал, что вопрос его был не к месту и вообще весь этот разговор, который так нескладно завязался. Но он сказал:
— Я буду всегда любить. Сколько бы я с ней ни прожил, все равно.
Он не столько обвинял Усольцева, даже вообще не обвинял его, он утверждал свои чувства. Будто бы тем, что он говорил, он защищал свою любовь перед будущим, которое по примеру Усольцева угрожало и ему.
— Я знаю,— говорил он, волнуясь,— вы думаете: «Все мы это говорим, но проходят годы, мы изменяемся, изменяются наши чувства, отношения, взгляды». Я ведь знаю, что вы так думаете, но я никогда не поступлю так, как вы. Честное слово.
Усольцев закрыл книгу, сел. Он, наверное, имел право посмеяться над наивным призывом к постоянству, он мог обидеться, оба они это понимали. Он был зрелый, очень опытный, тертый жизнью человек, Усольцев. Он не обиделся, не рассмеялся, смирно сказал:
— Ладно, ладно. Каждому свое. А Нинке ты передай, что я просил. Это важно для нас обоих, поэтому не забудь, пожалуйста, передай. Костюм сидит на тебе вполне прилично. Иди покажись Жене.
Женя между тем перетряхивала свои платья, примеряя их одно за другим и не торопясь снимать.
Она поставила зеркало на пол, прислонила его к столу и смотрела на себя удивленно, стараясь понять, что же в ней изменилось с тех далеких дней, когда она приехала сюда, а потом встретилась с Виктором.
Она смотрела на себя в зеркало, и ей не хотелось расставаться со своим изображением. Ей нравилось переодеваться и глядеть на себя в разных платьях, которые ей и дальше не суждено будет носить. Она это знала.
Она вплывала то в голубой цвет, то в зеленый, то в красный, каждый раз сама себе удивляясь, волнуясь от забытых ею чувств.
Она опустилась на пол перед зеркалом, чтобы лучше себя видеть, и будто рассматривала постороннего ей человека, оценивала, поражалась и говорила: «И не уродливая совсем эта женщина». Ей показалось, что сейчас она представляет себе, как наряжали в старые времена невесту ее подруги и как она плакала, понимая, что такой ей больше никогда не быть.
Она сама чуть-чуть бы всплакнула, самую малость, без горечи и боли, а также, почти играя, сочувствуя себе и жалея себя.
Но в дверь постучал Виктор, спросил:
— Что ты делаешь? Открой.
— Это секрет,— ответила она, сидя так же на полу и жалея, что он помешал и прервал игру ее фантазии и чувств.
— Я знаешь что вспомнил,— сказал Виктор через дверь.— Я ведь тебя ни разу не видел в платье, я даже не представляю, что ты можешь быть такой, как все остальные!..
— У тебя будет время в этом убедиться,— сказала Женя, поднимаясь и подходя к двери.— А теперь иди! Мне надо сосредоточиться и обдумать свое прошлое и свое будущее. Кстати, тебе это тоже не худо бы сделать!
Он стоял, прислонясь к двери щекой, зная, что она тут, за дверью, стоит и слушает, когда он уйдет. Но все было тихо, и она догадалась, что он здесь, даже что он прислонился щекой, и тогда она сделала то же самое. Они, наверное, слышали дыхание друг друга.
— Уходи,— сказала она шепотом, будто бы укоряя его.— Я тебя целую, и ты уходи.
— Сейчас. Уйду,— отвечал он, оставаясь все там же, весь замирая от близости к ней сейчас.
— Что, муж, уж и домой не пускают? — закричали девушки, проходящие по коридору.
Он отпрянул от двери и выбежал на улицу. Он пошел бродить и ни о чем не мог думать.
Свадьбу собирались устраивать у каких-то знакомых Голубева, но в последний день выяснилось, что народу будет больше, чем предполагалось, и все перенесли в маленький геологический клубик рядом с домом Елинсона.
За Женей и за Виктором прислали «газик», но в него неожиданно набилось так много желающих, что пришлось половину высаживать и приезжать еще раз.
Они проехали через всю центральную улицу и редкую тайгу на самой высоте, над берегом, где открывался широкий вид на Ангару и строящуюся плотину.
Через деревья стало видно освещенный прожекторами котлован, заснеженные блоки, портальные краны. Эти краны были похожи на гусиные головы, их кто-то прозвал «гуськи».