Один кран нес охапку легких досок. Женя подумала о нем, что он, такой сильный, подымающий железные бадьи с бетоном, умеет, оказывается, так нежно нести доски. Как мужчина в сильных руках легонькую охапку дров, когда приходит после смены домой.
Женя видела даже свою площадку и работающий бульдозер, но людей не разглядела.
Она мысленно простилась и с котлованом, потому что знала: завтра все это будет выглядеть для нее по-другому и она сама будет другой.
Потом проезжали промплощадку, где работала Вера.
Женя сегодня позвонила Вере и спросила, придет она или нет.
— Не знаю,— отвечала та откуда-то из стука и грома. И объяснила, что у нее заболел сменный мастер и, может, придется остаться за него.
— Ты приходи,— сказала Женя.— Мы у геологов. Хочешь, папа за тобой машину пришлет?
Вера опять сказала:
— Не знаю.
Женя подумала, что, если Верка не придет, это будет означать разрыв, но ведь и Верка отдает себе отчет в этом. Никак не получается, чтобы совсем до конца было хорошо.
В другой раз она бы первая бросила трубку, но это был лучший ее день, и она могла быть снисходительной и терпеливой.
— Я буду ждать,— сказала Женя.
В клубе было уже полно народу, много незнакомых, потому что Василий Иванович пригласил всех бывших друзей-геологов.
Они уважали Голубева, и их уважение распространялось на Виктора и Женю. Гости пришли и стояли кучками, издалека рассматривали молодоженов. Василий Иванович попросил садиться, и все, истомившись ожиданием, задвигали стульями, громко заговорили.
Женя и Виктор попытались сесть за стол, где были Усольцев, Мухин, Нинка и другие ребята, но их отвели к родителям и посадили в центре, между Анной Ивановной и Василием Ивановичем.
Кажется, первый тост произнесли за них, за их счастье. Рувим Моисеевич что-то долго говорил, часто моргал красными веками, очень сам счастливый, пьяный, но в мыслях ясный на удивление.
Что он говорил и как все было вначале, они не смогли бы рассказать, потому что смотрели в тарелки, ничего не слыша и пугаясь множества любопытных глаз.
Только когда гости занялись прямым своим делом — стали есть, пить, одновременно разговаривать и никого не слушать, Виктор и Женя ожили, начали все видеть и слышать. Теперь на них не смотрели, они превращались постепенно из виновников торжества в обыкновенных его участников. Это им нравилось больше.
Елинсону Женя сказала:
— Хватит за нас, за отца с матерью выпейте, они давно поженились.
— Что это за слова — «поженились»? — спросил Голубев, покачивая головой.— Есть в украинском языке прекрасное слово — «одружились!». Вот за это я хочу выпить. За дружбу. За молодость нашей молодежи...
— За молодость стариков! — сказала быстро Таня Уткина.
— Пьет, как молодой человек,— сказал про Голубева Генка Мухин. И все засмеялись. Он добавил: — Вот в чем секрет молодости.
Женя не видела Генку с тех, как теперь казалось, далеких времен, как они справляли Новый год и когда все было другое: Генка, мир и сама Женя. Она уже не могла представить, что жизнь ее была не такая, как сейчас, что она могла столького не понимать, не чувствовать.
С того новогоднего вечера прошло тридцать два дня. Она не поверила и посчитала по пальцам: тридцать два. Почти столько же она знала Виктора (если бы родители проведали, ужаснулись бы). Каждый день наполнялся для нее новыми, неожиданными подробностями, все запомнилось и теперь накопилось в ней как долгий опыт жизни.
Это не могло не отразиться на ее внешности.
Одни говорили: «Ты стала тише», другие: «Ты стала целеустремленнее».
Теперь Генка смотрел на нее, она поймала его взгляд (ведь стоило только о нем подумать!), он давал знать, что видит, какая она, что в ней происходит, и это ему приятно.
Он издалека поднял рюмку, и она кивнула. Нет, Генка не мог бы поступить, как Вера.
Как захотелось ей, чтобы сейчас пришла Вера и тоже вот так издалека просигналила, ей бы, Жене, было бы еще лучше.
— Мы летели из Москвы...— объясняла кому-то Анна Ивановна.
— Вы летели на Ту-104?
— Ту-104 расшифровывается так: Ту — технические условия: 100 часов ждешь, четыре — летишь...
— Я никогда не был в Москве.
— Я был, но как будто не был! Год проходит, и не узнаешь.
Женя вспомнила, как они любили с Генкой, проходя под железнодорожным автоматическим шлагбаумом, подбрасывать его, чтобы он гудел, опускаясь.
— Москва хороша в гомеопатических дозах! Устаешь!
— А я скажу: в Москве шум создают не москвичи, а приезжие. Они захватили город в то время, как москвичи вот тут за столом, как мы, например.