— У нас артисты — молодежь, прямо-таки герои. Честное слово. Представляете, их перевозили в такой фанерной коробке...
— Будке,— сказал Чуркин.
— Да, да, и там дырка, в нее дул ледяной ветер. Но они ее прямо телами загораживали, эту дырку.
— Так что вы хотите? — спрашивал Чуркин.
Администратор сказал, наигранно улыбаясь:
— Отметить бы их надо. Они в такой холод приехали, публика довольна. А? Товарищ секретарь?
— Ладно, — сказал Чуркин, но администратор не уходил, и Чуркин начал говорить Виктору, что на девятом Углу погиб парнишка, его перешибло тросом. Кстати, звали тоже Виктор. Вчера хоронили здесь, на первом участке.— Ты вот что,— сказал Чуркин.— Ты ничего не делай, ты побудь с ними, понимаешь? Им тошно будет поперву, ну там пить или еще что не мешай. Пусть разрядятся. Прораб у них Карпыч, жутко злой и справедливый мужик, я его знаю.
Виктор ничего не стал рассказывать Жене, он не хотел ее волновать. Собрался, поцеловал. Они посидели минутку на койке. Поцеловались, и он ушел.
Женя позвонила на работу и узнала, что выходить ей во вторую смену.
Прибежала Нинка, взбалмошная, истеричная, с кучей новостей.
Во-первых, к Усольцеву приехала жена. «Маленькая, старенькая»,— как сказала Нинка. Насчет комнаты Елинсон позвонил Балкину и все уладил.
— А вообще, — сказала Нинка,— я первая увидела, как техничка отсюда выезжает. Я спрашиваю: «Вы надолго?» — «Насовсем»,— отвечает. «А тут что будет?» — «А здесь завтра телефон поставят, начальник ЖЭКа приказал». Я скорее звонить Юрочке Николаевичу, вот так. Живите и размножайтесь.
Еще Нинка говорила, что Рахмаша пригласил ее в гости, а Жуховец уезжает. Нет, наверное, уехал сегодня, его провожал Юрочка Николаевич.
— Куда? — спросила Женя.
— Наверное, домой? — сказала или спросила Нинка.— Я точно не знаю. Он, кстати, для тебя у Юрочки Николаевича оставил какую-то тетрадь, его стихи, что ли...
Потом она стала рассказывать, что в котловане кто-то в расширенный шов свалился, ходят такие слухи...
Женя ее не слушала. Она думала о Жуховце, она понимала, что он мог уехать. Но до конца верить в это не хотелось.
— Почему он уехал? — спросила она, и, наверное, вопрос получился невпопад.— Почему Леша уехал? — повторила она.
— Он никому ничего не объяснял, но, может, он что в тетрадке написал?— отвечала Нинка и с наивным любопытством глядела ей в лицо. Намекала ли она на что-то еще или Жене так показалось, но ей захотелось прогнать Нинку. Вытолкать, чтобы она не смела лезть в душу.
Она сказала: «Я отдохну»,— закрыла за Нинкой дверь и легла.
Она ни о чем не могла думать, только горькое чувство досады угнетало ее. «Нет Витьки, а Лешка совсем уехал, это плохо. Мужчины не должны уезжать насовсем, когда другие остаются. Когда Женя, Верка, все остальные тут. Вся стройка, быть может, ухода одного человека не заметит, она держится на усилиях тысяч, но бесследно ничто не проходит,— в их душах так же, как на рабочем месте Лешки, поселится пустота, которая будет их мучить. А что чувствует он, бросая все и уезжая навсегда»?
На работу она ехала в непривычной нерабочей машине. Сплошь управленческий народ. Она думала: «Не люблю, когда в рабочих машинах всякие нерабочие тетки ездят». Перед этим она зашла в общежитие к Юрочке Николаевичу. Его самого не было, но на столе лежал сверток в газетной обертке с надписью: «Для Жени».
В коридоре управления толпился народ, многие сидели на корточках вдоль стены.
Ей сказали: «Девушка, вы нас смущаете!»
Навстречу попался ее сменщик, старый мастер Виктор Викторович, поздоровался.
— Что случилось? — спросила она, придерживая газетный сверток в кармане.
— На втором участке мало заплатили, по пять рублей, что ли... Они профсоюзом своим недовольны, им начальника сместили, но новый оказался профсоюзнее старого.
Он стал говорить, что получил нагоняй от главного инженера Саркисова за то, что у него с призмы свалилась машина. Шофер успел выскочить, но сломал руку.
— Будет планерка, мне дадут за машину,— сказал Виктор Викторович.— Мне три дня назад говорят: «Что-то у вас машины гробятся». А я ответил: «Ничего не гробятся».
Женя представила, как может ругаться Саркисов.
Она познакомилась с ним в самые первые дни, когда перешла в котлован. У нее застопорился кран при переезде с места на место, и шоферы, окружив ее, требовали, чтобы она подписала акт о простое. Она же не отпускала машины и акт не подписывала, потому что подписание акта — ЧП на стройке, начальство загоняет и съест. Так она стояла, огрызаясь от наседавших горластых шоферов и в отчаянии глядя на кран. Она молилась про себя неизвестному богу, который один мог помочь, потому что тракторист, потный и злой, матерился и ничего не умел сделать.