— Ну?
— Чего «ну»? — спросил Виктор, чувствуя, что становится таким же смутным, похожим на остальных ребят и уже не может пересилить заторможенности в самом себе.
Олег не стал ничего говорить, а потащил его за руку в домик, который оказался котлопунктом, и в нем шумел народ. Ребята сидели за столом и по углам, почти у каждого была бутылка, и для скорости они отбивали горлышки, разливая вино на деревянные доски стола, на пол. Из ящика достали бутылку, всю в опилках, сунули Виктору прямо в руки — она бы упала, не подхвати он ее.
— Пейте! — крикнули ему.— Витька помер!
И тут же заорали, загикали, вызывая запершегося повара, который «наел себе шею на их общественном харче, а жрать никогда нечего».
Повар высунулся в окошко и предложил винегрет с салом.
— Гони винегрет с салом! — крикнули ему.
На стол со стуком пошли ложиться металлические миски, но и на них теперь никто не обращал внимания. Все стали пить.
Кто-то, не то смеясь, не то плача, влил целую бутылку в миску с винегретом, вино текло по щелям меж досок. Парень хлебал ложкой винегрет с вином и все хохотал, пока от смеха совсем не повалился назад и в конце концов упал бы, но его подхватили и вынесли в зимовье на кровать. Иван держал сверток возле себя, он брал конфеты в горсти и сыпал по столу.
— Отстань, мне и так сладко! — закричал кто-то.
— Тише, заткнись, тут представитель сидит,— сказали из угла.
Никто не посмотрел на Виктора, но стало тише. Рядом с Виктором оказался Олег, он тяжело дышал.
— Шуга пошла,— пробормотал он, наливая стакан, уже и так полный, и тыча Виктору в грудь.— На вине шуга пошла, оттого что не пьешь! Мы не того самого... Мы выходные — три выходных будем сейчас... Ты за Витьку, мы его... Мы к нему...
Иван сидел в углу и, прикрыв ладонью глаза, будто загораживаясь от яркого солнца, ел свои батончики. Он засовывал их в рот вместе с бумажками, равнодушно пережевывал, а бумажку выплевывал на пол.
Почти незаметно для Виктора появился пожилой человек, наверное, тот самый прораб Карпыч, о котором говорил Чуркин.
Он взял бутылку, стакан, стал наливать и пить. Пил, наливал, молча глядел на ребят. Виктору он кивнул издалека. Он, должно быть, понимал, почему тот здесь.
Он подошел к Виктору и сказал:
— Представитель?
— Да,— отвечал Виктор.
— Кого же ты представляешь? Дирекцию или постройком? Хотя ладно, приехал — и то хорошо. Вот и помогай, если приехал.
— Как? — спросил Виктор.
— А я откуда знаю,— сказал Карпыч.
Карпыч сел за стол, тоже стал пить, говоря что-то... Никто его не слушал. Он поднялся было из-за стола, но на пути встал Васька, закричал:
— Нет, погоди, Карпыч, я перед тобой душу!.. Скажи: Витьке зарплату срезал? Нет, скажи, срезал? Тебе что, его физия не пришлась по вкусу?
— Иди спать, Василий,— сказал Карпыч негромко, отхлебывая напоследок вина из стакана. — Иди, иди спать.
— Сейчас,— сказал тот, вдруг успокаиваясь и соглашаясь, что нужно действительно идти спать.— Но ты не обижайся. Я тебе, Карпыч, скажу, вот ты пришел ко мне, да? Так если ты как человек пришел, я тебе скажу, как можно план до двухсот процентов догнать... Оттого, что я знаю, а ты пришел ко мне как человек... Да?
Карпыч сел и стал слушать, держа стакан на весу. Он слушал внимательно, иногда кивал, но редко.
Васька схватил бутылку, быстро отшиб горлышко и сунул Карпычу.
— Пей, если ко мне по-человечески! И представитель пусть пьет... Витька помер, сегодня нужно вместе пить.
— А может, хватит? — сказал Карпыч, очень бережно беря за плечо Ваську. Он добавил негромко, почти просительно: — Завтра-то дело, отдохнуть нужно. Выспаться. А?
— Да,— произнес Олег.
И Васька повторил за ним:
— Да, хватит.
Все стали подниматься, выходить из котлопункта.
Виктор вышел вместе с другими, но задержался на улице, останавливаясь и оглядываясь вокруг.
Было сумеречно, белел снег, а за ним, черная, еще черней неба, угадывалась тайга.
Стучала где-то в стороне пеэска, переносная электростанция, от нее бралась энергия на освещение, на всякие нужды.
«Зачем я приехал? — думал Виктор. — Помогать? Чем же я могу им сейчас помочь? Я тоже, наверное, бы пил, если бы у меня погиб товарищ».
Но больше всего огорчало его, пожалуй, что он ничего не мог сделать для этих ребят.
В прошлый раз, что ли, Олег Петренко рассказывал, как рабочие разорили в тайге под осень гнездо бурундука. Целую шапку орехов выгребли, потом еще пришли, глядь, а бурундучок повесился на рогатульке. Покончил с собой в предчувствии гибельной для него зимы. Человек, разумеется, переживет, если его не накормят. Он может не есть неделю, другую и не станет из-за этого вешаться. Но вот если лишить человека душевной пищи, он не выдержит...