Молодой сторожевой пес Алыпсок, у которого клыки были как ножи, а сила так и била через край, не знающий о славных победах Кок-Даула, не захотел признать авторитет, каким почему-то пользовалась эта старая развалина, и однажды, когда ему налили бульону меньше, чем Кок-Даулу, не удержал в себе давно клокотавшей яростной злобы, набросился на старика. Беззубая пасть и былая слава не могли противостоять молодой силе. Алыпсок загрыз бы Кок-Даула до смерти, но старого пса спасла бабушка, выбежав на шум борьбы, хрипы и визги. Бедному Алыпсоку досталось по первое число. Всем в доме он был ненавистен, все ополчились против него. Но в ту же ночь кружившиеся возле дома волки утащили Алыпсока, и бабушка с дедушкой очень переживали, что потеряли единственного сторожевого пса. А Едиге тогда вспомнил сказанные как-то бабушкой слова, что не след таить злобу на другого, ибо поплатишься за нее сам, и подумал, что с Алыпсоком так и вышло.
Дней шесть пролежал Кок-Даул под кроватью дедушки в передней комнате. Во двор теперь почти не выходит, только по нужде. Не ест. Иногда вдруг заскулит от боли, причиняемой тяжелыми ранами, и снова лежит молча, жалко глядя налитыми кровью, полуослепшими старческими глазами. Кажется, страдает, что ему пришлось пережить такое позорное поражение от какого-то сторожевого пса, которого в былое время он бы одним ударом уложил насмерть. Так, в общем, объяснила бабушка. Совсем изменился Кок-Даул с тех пор. Свернувшись, выставив свои торчащие кости, лежит и лежит у печки. Спит или просто дремлет.
Сидя на задних лапах, Кок-Даул опять положил передние Едиге на плечи. «Проголодался, дай чего-нибудь», — говорит. Едиге взял своими маленькими ручонками горсть пшеницы из чашки и высыпал на кошму. Пес понюхал и вновь подтолкнул Едиге лапами. Теперь Едиге, перебрав лежавшие на столе кусочки и попробовав их на зуб, дал Кок-Даулу курт, самый твердый кусочек.
— Сделать бы ему болтушку из отрубей, да где они… — сказала мама, глядя, как Кок-Даул безуспешно пытается размолоть остатками зубов твердый сыр. — Откуда быть отрубям, раз муку не мелем.
— Дай ему, что осталось от ночного мяса, и налей побольше бульона, — велела бабушка.
Когда Едиге с красивыми деревянными санками, на которые был положен кусок рогожи, вышел во двор, Кок-Даул выбежал вслед за ним. Утренний трескучий мороз начал сдавать. Огромное, круглое желтое солнце будто бы с великим трудом взбиралось на гору Кара-унгур. Уже осилило более чем половину пути до вершины и висит теперь над скалами на высоте поставленного стоймя шеста. Небо блеклое. Снежинки в сугробах, серебряно поблескивая в слабых солнечных лучах, словно бы очищают воздух, и дышится легко и свободно. Все вокруг объято безмолвием. Белое безмолвие. Кажется, природа еще не очнулась от ночного сна. Ни звука, ни движения… Только старая, подзавалившаяся каменная зимовка, стоящая в самом центре этого покрытого белым мраком мира, да беспорядочные следы овец, их чернеющий на свежем белом снегу помет говорят о том, что тут есть жизнь.
Едиге повернулся и посмотрел в противоположную сторону — на горы Жуар-таг. Сопки, плавно перетекавшие одна в другую, были похожи, как сестры. Вчера их солнечные стороны, обращенные к зимовке, еще чернели расселинами и падями, теперь же все это укуталось в белое одеяло. Только лишь серые скалы были засыпаны снегом наполовину и торчали из него, будто выпятив грудь. Едиге заметил, что на одной из скал со срезанной плоской вершиной стоит в стойке стража архар. В синевато-тусклом воздухе он был едва-едва различим. Едиге присмотрелся — почти под ногами у стража лежал еще один архар, а поодаль от них, отдыхая, каждый в свою сторону головой, лежало еще несколько. Едиге пригнул одно колено, скинул варежки из верблюжьей шерсти, вытянул левую руку вперед, будто поддерживал ружье за цевье, и указательным пальцем правой несколько раз нажал на «спуск»:
— Пух! Пух! Пух!
Что-то теплое, влажное и мягкое прошлось по лицу — это лизнул Кок-Даул.
— Фу, дурачок! — сказал Едиге, стирая собачью слюну с лица пушистым снегом. — Ты бездельник. Овец не сторожишь. Даже еду, которую тебе кладут в рот, не можешь проглотить сам. Только и знаешь спать. Лучше бы отправился в горы да поймал хотя бы одного или двух архаров!
Кок-Даул облизнул пасть длинным красным языком и остался стоять, помахивая хвостом.