Грааль Арельский
Голубой ажур
Голубой ажур
Au-to-dafe
Я душу дьяволу предам и вечному огню…
Огнистым вихрем взвейся мгла!
Гореть хочу! Гореть!
На костре вчера Его сжигали.
Был закат. Бледнели все инфанты…
Я смотрела в гаснущие дали,
И в колье алели бриллианты.
Гасло золото на синей черни, –
Закатившись, солнце угасало,
Звал куда-то колокол вечерний,
И горел костер, мерцая ало.
Дочитал монах беззвучно буллу,
Трижды проклял сумрачно и строго:
«Проклят будь служивший Вельзевулу,
Ты отвергший милосердье Бога!»
Дым взметнулся грозно, – чернокрылый,
Он взглянул мне в очи взором властным!
Отвести хотела взор, – нет силы
Перед взором царственно прекрасным.
Вижу я: …уходят в даль чертоги,
Дым курильниц предо мной клубится,
Он склонился в ярко-алой тоге,
Шепчет мне: «люби меня, царица!»
Посмотри, под арфы, и кимвалы
Жрицы славят царство Вельзевула?
Богохульством загорелись залы
В вихре оргий буйного разгула.
Черной мессы крепнут беснованья,
Стройных тел пылает вереница…
«Посмотри, как страстны их лобзанья?» –
Шепчет Он: «люби меня царица!»
И коснулся уст моих устами,
И забылась я в истоме страстной…
Вдруг исчезло все… Перед очами
Догорал костер багрово-красный.
Уходили бледные инфанты,
Пели что-то черные монахи,
Облака бежали как гиганты,
Как гиганты в безотчетном страхе.
И в усталом бархате печальном
Я ушла со свитою придворной,
И зловеще с криком погребальным
Надо мной кружился ворон черный.
Тишина могилы в старом замке,
Сном беззвучным вдаль уходят залы,
В рамке окон, золоченой рамке,
Свет зари мерцающий и алый.
Упадают сумрачно на пяльцы
Змеи кос, – рассыпалась прическа,
В кровь исколоты иголкой пальцы,
И лицо мое белее воска.
Мне не вышить белых нежных лилий,
Все выходят алые, как розы!
Пламенно желанья окрылили
Яркие, кощунственные грезы.
В эту ночь, едва смежила вежды,
Он явился и умчал с собою…
Ночь раскинула свои одежды,
Вышитые ярью голубою.
Серебрился серп луны двурогий,
Лес звенел аккордами созвучий,
Уходили вдаль, змеясь, дороги, –
Он сказал прекрасный и могучий:
«В этом мире жалки наслажденья! –
Вечный гнет бессилья над землею.
Счастлив тот, кто выпил яд забвенья,
И живет лишь жизнью неземною».
На поляне залитой огнями,
Сатаною бал давался странный, –
Танцевали девушки с козлами,
И уста алели точно раны.
Не забыть кощунственных обрядов,
Не забыть полночные восторги,
Глубину бездонно властных взглядов,
В буйном вихре вознесенных оргий.
Гаснет пурпур медленно в лазури,
Бьют часы во мраке старой башни,
Серп луны зажегся в амбразуре, –
Будет вечен этот сон вчерашний!
Инквизитор
Мой властный взор мерцает строго,
Мой приговор всегда жесток, –
Я жгу костры во имя Бога,
Но что мне Бог? – бессильный Бог..
Когда звук колокола дальний
Сорвется с башни Notre Dame,
Внимаю я в исповедальне
Ее задумчивым шагам.
Пройдут маркизы горделиво
В своих сребристых париках,
И горожанки так трусливо
Утопят грех в моих очах.
И вот она в шумящем платье,
В своих печальных кружевах…
О, сколько снов в ее объятье! –
В ее таинственных словах.
Но я молчу в немой надежде –
Что делать мне? Что мне сказать?
Она уйдет грустна как прежде,
А я останусь вновь страдать.
Замрут медлительные звоны,
Дам отпущение грехам,
И в страсти я, к устам Мадонны,
Прильну к пылающим устам.
Октавы
1.
В исповедальне бледного абата
Грустили строго темные иконы,
В узорных окнах яркий свет заката
Зажег огнем гранитные колонны…
Но я ушла смятением объята,
Не положив обычные поклоны.
И в темной келье, с непонятной дрожью.
Ждала склонясь к пречистому подножью.
2.
Казалось мне, на полотне картины
Стоял Исус в хитоне ярко-белом…
Грустила я печалью Магдалины
В своем порыве горестно-несмелом.
А вкруг меня, как сон, цвели долины,
Пьянила даль сверкающим пределом…
И странный взор ожившего Исуса
Манил меня вкусить запрет искуса.