– Не представляю. Без конца думаю о бедном отце. Спрашиваю себя, как бы поступил он. Горем и болью наполняют мое сердце испытания, обрушившиеся на эту несчастную страну. Я, всегда выступавший за сближение между народами, за Соединенные Штаты Европы, чувствую себя националистом. Перед войной такая позиция представлялась мне совершенно устаревшей. Я даже не подозревал, до чего же я француз и как люблю свою родину.
– Мой юный друг, с людьми вроде вас мы постараемся вернуть ей честь и свободу, – с уверенностью произнес месье Дебре.
– Вы действительно в этом убеждены?
– Если бы я в это не верил, мы с женой покончили бы с собой в тот день, когда услышали, как маршал объявляет, что запросил мира! Нам показалось, что наш сын умирает во второй раз. Мы плакали, прося Господа просветить нас. И на следующий день в словах генерала Шарля де Голля мы услышали его ответ.
Какое-то время все молчали. Слышалось пение птиц, писк носившихся по небу ласточек. Адриан Дельмас нарушил тишину:
– Хорошо бы, чтобы нас, поступающих так же, как и вы, было больше. Повсюду безволие, смятение, приспособленчество, гнуснейшее подглядывание друг за другом и подлое доносительство, готовность прислужничать. На службе гнусной идеологии проституируют своим талантом видные писатели вроде Бразийяка, Ребате и Дриё, университетские деятели, солдаты и даже – да простит им Бог! – священники. Как побитые собаки, падают они на спину, подставляя живот под сапог оккупанта… Я в отчаянии.
– Вера в Бога укрепит ваше доверие к людям, – остановила его мадам Дебре.
– Несомненно, моя вера в Бога… – произнес он, вставая.
Леа, удивленная тоном дяди, тоже поднялась. Ей наскучил разговор. В голосе дяди ей почудилось озлобление, разочарование. Неужели он утратил веру? "Монах, не верящий в Бога? – подумала она. – Это было бы забавно".
– Дядюшка, ты выглядишь расстроенным, – сказала Леа, поддразнивая его, когда присоединилась к нему под огромным каштаном.
Ничего не ответив, он закурил.
Уголком глаза Леа продолжала за ним наблюдать. Нет, он был не расстроен, он был в отчаянии. Природная застенчивость не позволяла ей его утешать. Но чтобы отвлечь его от горьких мыслей, да и самой избавиться от волнения, которое ее охватило, когда она увидела, как он, человек твердых убеждений, вдруг усомнился в Господе, ради которого все отринул, она спросила:
– Ты не знаешь, младший лейтенант Валери добрался до Марокко?
– Благополучно туда прибыл.
– А как Лоран? Ты думаешь, все обойдется?
Доминиканец внимательно на нее посмотрел. Он не ошибся, малышка все еще увлечена Лораном д'Аржила. Он решил окончательно в этом убедиться.
– Все будет хорошо, проводник – человек надежный. В Алжире он встретится с товарищами. Вскоре Камилла с сыном сможет к нему присоединиться.
Леа побледнела, но и глазом не моргнула.
– Ты должна бы радоваться, что для твоих друзей все устраивается к лучшему, – добавил он не без скрытой иронии.
Отвернувшись, Леа сухо проговорила:
– Я и рада. Извини меня, я устала и хочу лечь. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. Да хранит тебя Господь!
Леа бегом вернулась в дом.
Закрывшись в своей комнате, она размышляла, как ей увидеть Лорана наедине перед его отъездом. И не видела решения. Лежа нагой на постели, она припоминала каждое мгновение, проведенное в Ла-Реоли перед часовней Святой Девы в церкви Сен-Пьер. При воспоминании о теле своего возлюбленного ее тело изогнулось, а пальцы, скользнувшие меж бедер, вызвали наслаждение, от которого она рассердилась на себя. Уткнувшись в согнутую руку лицом, она вскоре заснула.
День казался бесконечным.
Накануне Адриан и Лоран очень рано поехали в Тулузу, где должны были пересесть на поезд, идущий в Фуа. Леа в душе посмеивалась над тем, что расставание будет таким душераздирающим, как и положено. Ей, впрочем, удалось незаметно вложить письмо в руку молодого человека. Ни от Адриана, ни от мадам Дебре не ускользнуло, как тот вспыхнул. Но ей это было безразлично. Важно лишь одно: теперь он знал, что она его любит, ей удалось снова сказать ему об этом.
Он же, целуя ее на прощание, сказал:
– Я снова тебе доверяю самое дорогое, что у меня есть.
Наконец на гравиевой дорожке послышались шаги отца Адриана. Леа с трудом сдержалась, чтобы не броситься к нему с вопросами; рядом находилась мадам Дебре, со вчерашнего дня не перестававшая за ней наблюдать.
– Как прошло? – задыхаясь от бега и прижимая руку к груди, воскликнула Камилла.
– Очень хорошо.
– И когда он отправится в Испанию?
– Сегодня вечером. Ближе к ночи. Он будет не один, их семь или восемь человек.
– Если бы вы только знали, как мне страшно, – сказала Камилла.
– Ничего не бойтесь, все обойдется.
– Надеюсь. Но что же предпринять пока мне? Неужели в самой Франции ничего нельзя сделать? Отец, вы же не сидите сложа руки. Семья Дебре тоже. Хочу помогать вам. Найдите мне занятие.
Доминиканец окинул взволнованным взглядом хрупкую молодую женщину, которая предлагала ему свою помощь.
– Ваш первейший долг – не поддаваться отчаянию и проявлять крайнюю осторожность. Нас, тех, кто начал действовать, очень немного. Вы это и сами можете видеть. Нужно выждать, пока доверие к маршалу Пелену не исчезнет. Оно уже основательно подточено, но многие мужчины и женщины, не меньшие патриоты, чем мы с вами, все еще колеблются, прежде чем поставить себя вне закона. В Лондоне некоторые офицеры враждебны к генералу дс Голлю. Многие с недоверием относятся к Англии. Нападение на французский военный флот на его базе в Мерс-эль-Кебире серьезно испортило добрые отношения между двумя странами. Наберитесь терпения. Как только появится возможность, я свяжусь с вами, чтобы сообщить новости о Лоране и сказать, когда вы сможете к нему присоединиться. Однако в ваших силах оказать мне услугу – передать в Сент-Эмильоне пачку писем. При переходе демаркационной линии не исключен определенный риск.
– Кому мне предстоит вручить пакет?
– Месье Лефрану в переулке Королевского замка. Вы вручите ему этот экземпляр путеводителя по Бретани, и он поймет. Затем забудьте о нем и возвращайтесь в Белые Скалы. Леа, давай пройдемся. Мне надо с тобой поговорить.
Ее сердце отчаянно стучало, когда она шла за Адрианом по дорожке сада. Ее пугал предстоящий разговор.
– Сегодня вечером я должен уехать. Отправлюсь шестичасовым на Бордо. Завтра ты проводишь Камиллу в Сент-Эмильон, а оттуда в Белые Скалы. И как можно быстрее возвращайся через Кадийяк. Там передашь служащему мэрии месье Фужсрону эти три письма от каноника.
– И все?
– Ах, да! Забыл! Лоран просил передать тебе вот это.
Леа стала пунцовой, беря протянутый дядей скверный конверт.
– Спасибо.
– Не благодари меня. Не для тебя я это сделал, а ради него, хотя и не одобряю, что он пишет тебе. Если я на это пошел, то только потому, что видел, как он терзается.
Опустив голову, Леа молчала, машинально вертя конверт в пальцах. Он не был заклеен. Она глянула на Адриана.
– Успокойся, я его не читал.
22
Лea и не подозревала, что расставание с Камиллой причинит ей хотя бы малейшую боль. Однако перед отъездом она кинулась в ее объятия с рвущимся сердцем.
Письма были спрятаны в детском чемоданчике, и переход демаркационной линии в Сен-Пьер-д'Орийяке прошел без осложнений. В Сент-Эмильоне Камилла передала путеводитель по Бретани месье Лефрану. В Белых Скалах молодую женщину с ребенком встретил взволнованный Дельпеш.
После праздника в честь помолвки, положившего конец счастливым дням, Леа впервые оказалась в этом доме. И теперь желала только одного: уехать отсюда как можно быстрее. Ополоснув лицо и руки, она поскорее отделалась от заботливости Камиллы и поехала дальше.
В Кадийяк она прибыла перед самым закрытием мэрии. Двое смеющихся немецких солдат столкнулись с ней на ступеньках подъезда. За окошком записи актов гражданского состояния какой-то служащий старательно писал, это и был Фужерон. Леа протянула ему письма, а сама получила пакет, который ей следовало отправить в свободной зоне. У нее не нашлось времени вставить хоть слово: немецкие солдаты были явно в скверном настроении. Леа сунула сверток в сумочку.