– Леа! – закричала Лаура, бросаясь сестре на шею.
– Наконец-то ты! – вздохнула осунувшаяся Руфь.
Бернадетта с опухшим от слез лицом стенала:
– Какое горе! Какой стыд!
Державшаяся за живот Сидони пробормотала:
– Бедная крошка!
Леа повернулась к молчавшей Камилле. Та встала.
– Что происходит?
– Уехала Франсуаза.
– Уехала? Когда? Куда?
– Думаю, вчера вечером. Но выяснилось это только сегодня утром. Она оставила письмо отцу, а также написала тебе, – сказала Руфь.
– Где письмо?
Гувернантка вынула помятый конверт из кармана платья.
«Сестренка моя, я уезжаю к Отто. Вдали от него я слишком страдаю. Надеюсь, ты меня поймешь. Знаю, что причиняю папе большое горе, но рассчитываю, что ты его утешишь. Скажи Лауре, что я ее люблю, и пусть она простит мне тот дурной пример, который я ей подаю. Мне будет очень недоставать Руфи, скажи ей об этом. Обними тетушку Бернадетту. Пусть Камилла помолится обо мне, она лучше вас всех знает, что я выстрадала. Время от времени вспоминай с доброй Сидони о ее малышке Франсуазе и выпей за мое здоровье ее наливки.
Я оставляю тебе тяжкий груз. Но у тебя достанет силы выдержать. Ты гордо и мужественно встретишь все, что бы ни случилось. Никогда тебе этого не говорила, но меня всегда восхищало, как ты тянула весь дом на своих плечах, сбивая себе руки до мозолей на земле, и стремилась обеспечить наше пропитание. Рядом с твоими овощами горек был вкус моих скромных, но хоть как-то скрашивавших повседневность гостинцев.
И еще одно. Будьте осторожнее. И Камилла, и ты. Надо, чтобы вы знали: на стол к Отто попало много анонимных доносов, утверждавших, что вы перебрасываете письма из свободной в оккупированную зону, бываете у террористов и проводите через демаркационную линию англичан. Отто порвал эти письма, но его преемник может обратить внимание на новые доносы. Вдобавок скажу, что одобряю вас. С моей стороны, это может показаться удивительным. Правда, я люблю немца, но люблю и свою родину.
Леа, ты сможешь писать мне "до востребования" в восьмой округ. Как только у меня появится адрес, я тебе его сообщу. Ты ведь мне напишешь, не так ли? И не оставишь меня без известий об отце?
Не осуждай меня, моя любимая, и прости за то, что я вас покидаю таким образом. Но мне не хватает мужества вас снова увидеть. Нежно тебя целую».
Когда Леa закончила чтение, взгляд ее был пуст, а губы дрожали.
– Франсуаза уехала в Париж, – с трудом произнесла она.
– К своему бошу, – прошипела Бернадетта.
Брошенный Леа взгляд оборвал на этом ее комментарии. С трудом собравшись с духом, Леа каждому сообщила касающиеся его слова письма.
У Камиллы она спросила:
– Как отнесся папа?
– Сначала впал в ярость, а потом подавленно сидел на придорожной скамейке, время от времени поглядывая на дорогу, словно надеясь на ее возвращение. Потом справился о тебе. Как раз в этот момент позвонил дядя Люк, и они долго разговаривали. Не знаю, что они сказали друг другу. Твой отец взял трость и шляпу. Он пошел в сторону часовни. С той минуты никто из нас его не видел. Пришла Сидони, чтобы сообщить, что встретила его на кладбище в Верделе, где он молился перед могилой твоей матери. Она к нему подошла, заговорила. Он на нее посмотрел, словно не узнавая, и знаком дал понять, чтобы она удалилась. Выглядел он так, словно рассудок опять его оставил.
– А с той поры?
– Лаура побывала в Верделе. Там его не было.
– Я зашла в церковь и к его знакомым, а вернулась через часовню, но нигде его не встретила, – подтвердила Лаура.
Леа сказала:
– Его надо обязательно разыскать до ночи. Вечером наверняка разразится гроза.
Гроза началась к восьми часам, когда Леа только что пришла домой. Никто не напал на след Пьера Дельмаса. Предупрежденный об исчезновении старого друга доктор Бланшар приехал, как только смог. Файяр, со своей собакой обшаривший каждый уголок виноградников, вернулся с наступлением темноты промокший до костей. Постепенно собрались все участвовавшие в поисках соседи. Каждый обсыхал на кухне у печи, высказывая свои соображения и попивая подогретое Руфью вино. Ужасно возбужденный непривычной сумятицей Шарль ходил плача меж гостей. К полуночи все, кроме доктора Бланшара, разошлись.
Леа спать не легла и с первыми проблесками зари вышла из дома. Она обошла все те места, где любила бывать с отцом еще ребенком. Ни малейшего следа. У подножия Бордоского креста она опустилась на мокрую траву. Огромное серое небо в бегущих мрачных облаках тяжелой массой навалилось на окрестности, и лишь вдали, в стороне Ланд и моря, пробивалась тоненькая светлая полоска. "Погода поправится", – подумала Леа перед тем, как, прислонившись к кресту, задремать.
Ее разбудил холод. Не распогодилось; небо выглядело сурово, и далекий свет исчез. Снова принялся идти дождь. Леа подняла велосипед и пешком спустилась по грязной дороге. Как и накануне вечером, кухня была забита промокшими людьми. Они были молчаливы, даже слишком молчаливы. Почему всегда случалось так, что именно в этой теплой и приветливой кухне Леа узнавала то, чего больше всего опасалась? Она оглянулась вокруг: головы были опущены, обнажены.
Чудовищная боль разорвала ей сердце, волна слез затопила глаза, но не выплеснулась, крик застрял в горле не в силах вырваться наружу, а в душе голос ребенка звал своего отца.
Тело Пьера Дельмаса, скрючившегося в темном углу одной из часовен, где он, очевидно, укрылся от дождя, обнаружил кюре из Верделе. Истерзанное горем, усталое сердце перестало биться посреди ночи.
26
Немая скорбь Леа, ее сухие, без слез, глаза тревожили Руфь и Камиллу.
Долго созерцала она окостеневший труп, перенесенный по настоянию доктора Бланшара на диван в кабинете. С чувством, похожим на безразличие, рассматривала она то, что было ее отцом, хотя сама поправила седую прядь на ледяном лбу. Кем был этот иссохший старик с жалкими беспомощными руками, чье мертвое тело там лежало? Ее отец был большим и сильным; когда он брал ее на руки, у нее было ощущение, что он защищает ее от всего мира и с ней ничего не может случиться; ее ручонка вся целиком исчезала в его горячей широкой и надежной ладони; шагать с ним рядом по виноградникам – это было так же, как отправиться навстречу приключениям, на завоевание Вселенной. О земле он говорил, как Изабелла – о Боге. В единой правде смешивалось для него и то, и другое. В Леа сохранилась лишь вера в землю. Земля – вот что ее не предавало, не бросало. Когда все голодали, она щедро вознаградила ее труд. Пьер Дельмас, как и она, из земли извлекал средства к существованию. Отец и дочь были одной породы. И тогда-то, глядя на жалкие останки, Леа поняла, что образ, который останется с ней навсегда, – это отец, стоящий посреди своих виноградников.
С полным спокойствием давала она указания Руфи и своей тетке Бернадетте относительно похорон, сама позвонила Люку Дельмасу, Альбертине и Лизе де Монплейне с просьбой известить Франсуазу, если те ее увидят.
Она поручила Камилле оповестить друзей и знакомых, а также предупредить кюре Верделе.
Поднявшись к себе, переоделась в один из старушечьих черных передников, которые еще встречались на рынках, и спустилась вниз. С вешалки в прихожей сняла свою соломенную шляпу, ленты которой завязала под подбородком: вернулось солнце.
– Ты уходишь? – спросила Руфь.
– Да, мне надо побывать в Ла-Реоли.
– Сейчас?…
– Да.
Подошла Камилла.
– Ты не хочешь, чтобы я тебя проводила?
– Нет, спасибо. Ты мне нужна здесь. Я должна забрать письма и рассказать супругам Дебре, как все прошло в Бордо. Я также хочу их попросить, чтобы они попробовали связаться с дядей Адрианом.
Леа отправилась в дорогу на своем голубом велосипеде.
Все, кто смог, – родные, друзья, соседи – прибыли, чтобы разделить горе обитателей Монтийяка. Несмотря на угрозу ареста, там находились отец Адриан в своей белой рясе и Лоран д'Аржила. К радости матери, их сопровождал Люсьен. Не было только Франсуазы. Когда тетушки в день отъезда в Бордо известили ее, что едут на похороны ее отца, и выразили пожелание, чтобы она отправилась вместе с ними, Франсуаза ответила, что ни за что на свете не поедет, потому что не хочет быть обвиненной в его кончине. Вся в слезах она убежала от них.