Узнав об этом, команда бронепоезда решила рассчитаться с Пархоменко за своих единомышленников.
Рабочие железнодорожных мастерских, понимая, что значит бронепоезд с фронта, где бьются их товарищи, быстро закончили ремонт, но команда выезжать не торопилась. Вместо этого она добивалась от Совета депутатов права производить в городе обыски и аресты.
Терпение Совета кончилось, когда команда бронепоезда предъявила требование на снабжение. Среди прочих вещей анархисты потребовали выдать им юбки, пудру, и другую парфюмерию. Чтобы положить предел такому своеволию, Совет поручил Александру Пархоменко, принудить команду подчиниться приказу.
Пархоменко выехал на станцию. Бронепоезд стоял под парами на первом пути, а его команда слонялась с местными девицами по перрону. По их апатичному виду можно было догадаться, что паровоз шипел только для создания боевой романтики, от которой млели девицы.
Появление высокой фигуры в кожаной куртке с ремнями поверх нее и с наганом на боку сразу привлекло внимание. Узнав Пархоменко, матросы окружили его со всех сторон. По блеску их глаз и по тому, как они цедили сквозь зубы слова, виртуозно превращенные в ругательства, Пархоменко понял, что нагану лучше быть в руке: из кобуры он переложил его в карман еще по дороге.
— Товарищи, — начал он, строго смотря в глаза стоящим впереди, — вы, как более сознательные, должны понимать…
— Кто сознательный? — перебил его долговязый матрос с ногами-дугами, как у кавалериста. — Мы анархисты, нас на конвульсию не возьмешь, приятель!
— Вы понимаете, — возвысил голос Пархоменко, — как радуется контрреволюция, что среди вас затесались предатели рабочего дела? Каледин вешает и расстреливает шахтеров…
— Это мы — предатели, мы, которые триста лет кровь проливали?
— Может, у тебя воображение, что здесь шпана собралась?
— Расступитесь, я ему дух буду выпускать. Куда его стрелять, Колька?
Пархоменко вынул из кармана револьвер.
— Стрелять погоди, а то я так стрельну, что из тебя пыль посыплется. Кто из вас командир? Почему порядка нет?
— Я — командир! — ударил себя в грудь матрос на кавалерийских ногах.
— На фронт, спрашиваю, вы поедете? Или придется разоружать?
— Братва, одной пули ему мало. Расступись!
— Подожди, — придержал командира за рукав голубоглазый матрос. — Я еще хочу удовольствие получить. Пусть скажет, за что он обезоружил анархистов тут, в Луганске.
Матросы подняли крик, замахали револьверами и гранатами.
Теперь Пархоменко не мог уследить за каждым движением и, чтобы прикрыть себя с тыла, прижался спиной к стенке вагона.
— Первого, кто подойдет, застрелю, — сказал он так, что кое у кого по спине пробежали мурашки; смуглое лицо Пархоменко тоже побледнело. — Кто вас мутит? Выходи вперед, потолкуем!
Матрос на кавалерийских ногах предусмотрительно спрятался за спины других, остальные стояли, ощерясь, готовые каждую минуту наброситься на свою жертву, только двое причмокивали губами и смотрели на Пархоменко восторженными глазами. Однако тронуться с места никто не решался. Пархоменко медленно опустил руку, в то же мгновение из-под вагона сзади незаметно высунулась чья-то рука и выхватила у него наган. Матросы, видимо, только этого и ждали, теперь они сразу накинулись на Пархоменко, и не успел он опомниться, как его скрутили и поволокли в вагон.
Через минуту бронепоезд тронулся со станции и быстро пошел на восток. Пархоменко сидел в купе, а за дверьми в коридоре матросы громко, перебивая друг друга, решали его судьбу. Он уже начал узнавать их по голосу.
— Расстрелять, и крышка! — кричал матрос на кавалерийских ногах.
— Бросить под колеса, вот заревет, — вторил ему маленький матрос с заячьей губой.
— В топку паровоза, — добавили сразу два голоса.
— Кто берется расстрелять?
В коридоре стало тихо.
— Язык втянуло? — презрительно процедил сквозь зубы матрос на кавалерийских ногах.
— Ты кричал, ты и стреляй, — буркнул голубоглазый матрос. — Только гляди, как бы сам ног не протянул: он и нагана не побоится.
— Храбрый, дьявол! — В два голоса восторгались матросы, те, что на перроне причмокивали губами. — С таким Дон сразу бы вдоль и поперек прошли.
— Трусы, вот, смотрите! — Матрос на кавалерийских ногах протолкался к дверям.