— Сдавайте оружие! — сказал он тоном, не допускающим возражений. — Кто здесь старший? И без разговоров: пулеметы наведены прямо на окна.
Озабоченный положением на станции, Ворошилов, должно быть, не придал значения словам командира и только рассеянно спросил:
— Что вам нужно? Кто вы такой?
— Комендант станции!
— Комендант? Ворона ты, а не комендант, — подступил к нему Пархоменко, обрадовавшись, что есть на ком злость сорвать. — Почему до сих пор не пропустил на Воронеж эшелоны? Комендант, а станция забита!
— А вы хотите угодить в пасть к немцам? — огрызнулся комендант. — Они уже станцию Чертково захватили.
Пархоменко посмотрел на Ворошилова. Ворошилов, пораженный известием, перевел глаза на своего начальника штаба — Колю Руднева, который все еще щеголял в студенческой фуражке. Руднев сидел за столиком над картой. Комендант, воспользовавшись минутным замешательством, возвысил голос:
— Я должен выполнять приказ. Все части, которые переходят на территорию России, должны быть обезоружены, такой приказ.
— А голова на плечах у тебя есть? — сурово спросил Ворошилов.
— Вы на кого наводите пулеметы, на Красную гвардию? — снова подступил к коменданту Пархоменко. — Мы спасаем от немцев народное имущество, людей вон сколько, а вы в бумажку уставились. Ведь там сказано про чужие войска, а для тебя пролетарская армия — чужая?
— Сейчас же забирайте свою команду с пулеметами и выставьте охрану против белых казаков. Вот ваше дело, — уже совсем выйдя из себя, добавил Ворошилов. — Здесь я командир, я приказываю!
Комендант хотел было еще что-то сказать, но Пархоменко уже подталкивал его к дверям.
— Точка. Иди и выполняй, у нас такой порядок.
Весть о том, что немцы перерезали путь на север, быстро распространилась во всех эшелонах. Надежда на то, что немецкие войска не пойдут дальше украинской границы, оказалась тщетной. Теперь можно было ожидать немцев и от Черткова, и от Луганска. Шестьдесят восемь эшелонов, сбитых в кучу, ежеминутно могли стать мишенью и добычей для врага.
Противник не заставил себя долго ждать. Он появился в небе на другое утро. Немецкие аэропланы налетели со стороны Луганска, и тень черными крестами поползла между эшелонами. Ружейные выстрелы из вагонов не остановили аэропланы — они кружились, как коршуны, и сбрасывали бомбу за бомбой на головы людей. От оглушительного взрыва вдруг качнулась земля под ногами, а из вокзальных окон посыпались рамы. На месте взрыва пылали остатки вагона, нагруженного патронами. Аэропланы развернулись и полетели обратно.
После бомбежки тревога на станции усилилась и уже переходила в панику: одни выскакивали из вагонов и бежали неизвестно куда, другие требовали, чтобы их состав отправили в первую очередь, и тоже неизвестно куда, а третьи, растерянные и испуганные, метались между вагонами и по перрону в ожидании приказов командования.
Положение требовало немедленного принятия мер, потому что с часу на час можно было ожидать наступления врага: с севера и с запада надвигались немцы и гайдамаки, с юга — Добровольческая армия генерала Деникина. Ее пока сдерживала Третья армия, но и она уже отходила к станции Лихой. В некоторых станицах уже восстали против советской власти казаки.
В зале для пассажиров командование Пятой армии созвало совещание. В нем приняли участие члены правительства Донецко-Криворожской республики и представитель Донского ревкома.
— Остается, товарищи, единственный путь для отхода, — сказал Ворошилов, — через станцию Лихая на Царицын.
— Весьма благодарен, — послышался нервный, раздраженный голос. — Идти в степь, где хозяйничают белые казаки?
Как видно, паника уже успела подействовать не только на бойцов, — голос поддерживало еще несколько человек, занимавших в правительстве ответственные посты.
— Пусть, кто хочет, несет свои головы в степь, а мы туда не пойдем!
— А куда? — коротко спросил Ворошилов.
— Надо еще подумать.
— Думайте! Мы тоже думали. Не здесь, а именно там, под Царицыном, будет решаться исход борьбы за советскую власть.
— Авантюра!
— С вашей стороны! — сердито бросил Артем, председатель правительства Донецко-Криворожской республики. Стриженный под машинку, с круглым открытым лицом, он почти ничем не отличался от рядового рабочего. — Правильно говорит товарищ Ворошилов!