Он вышел на крыльцо и поманил меня пальцем. Я стал рядом с ним и сразу вспомнил Пастернака: "Надмирно высились созвездья в туманной бездне января..." Сторожевые будки покосились, а если налетал ветер, они скрипели, как мачты затонувшего корабля. По нафталинному насту снега петляли пьяные следы хитрого зайца. Луна светила хорошо поставленным театральным светом, делая тайгу нереальной и декоративной, как задник в театре.
- Я понимаю художника, - задумчиво сказал прораб, - он любит работать на чистом холсте. Вот мой холст, - он кивнул на тайгу, - и я обещаю тебе сделать здесь неплохую картину, как бы мне ни пришлось воевать за это.
И вот мы сидим и пьем чай, настоянный на малине, а позади - три года, громадные и одновременно короткие, как память.
- Ну, - говорю я, - где голубые города?
- Протри глаза, - посоветовал прораб.
- Думаешь, тогда увижу?
- Увидишь.
Он открыл свой чемодан, измятый, словно лицо пьяницы, и разложил на столе грохочущие листы ватмана. Я увидел дома будущего таежного поселка. Окна были громадны и разнообразны, как в здании "Известий". Здание столовой было похоже на салун в Клондайке. Танцверанда была вынесена к реке - пронзительно-синей, как небо у Сарьяна. Дома были вписаны в тайгу, дорога бережно петляла среди пихт, и только высоко вверху, по-над сопками, шли рельсы, безжалостно разметая все на своем пути. Станция была тоже новой - простой и полукруглой, подсвеченной неоном.
- Красиво, - сказал я, - только это не голубой город. Он скорее розовый, как и всякая фантазия.
- Смотри ниже, - предложил прораб, - вот что здесь самое красивое. Видишь?
Подпись. Это уже не мечта. Это директива.
Потное мясистое лицо его расплылось в улыбке. Круглые зеленые глаза смеялись.
Большие руки мечтателя лежали на кедровом столе. Они пахли у него смолой, как у художника.
- Если хочешь, можешь завтра поехать с нами на седьмой километр.
- А что?
- Ничего, - ответил он, сдерживая высокомерную улыбку победителя. Просто мы там закладываем этот город.
Мы продирались через тайгу, вышагивая топкие километры следом за трактором.
Тайга была безмолвна, как зрительный зал. Мы шли за прорабом, растянувшись в цепочку. Он привел нас на пригорок, сбросил рюкзак в синий мох и срубил длинную осинку.
- Очисть ее от веток, - попросил он Рыбкина.
Пока Рыбкин срезал здоровым тесаком ветки, прораб вынул из рюкзака фанерку, на которой чернильным карандашом было написано:
"Здесь будет город".
Потом прораб прибил к осине эту фанерную дощечку, а осину вкопал в жирную рыжую землю.
- Вот так, - сказал он, - и не иначе.
И - засмеялся. И ребята засмеялись. И тайга отозвалась им, как зрительный зал, который приветствует актера.
Когда мы шли обратно, прораб отстал. Я шел с ним рядом. Лоб его собрался морщинами, а круглые глаза спрятались под бровями.
- Слушай, - сказал он, - если победителей не судят, то я выскочу.
- О чем ты?
- О том, что подписи на проектах я подделал.
- Это плохое слово...
- Зато дело хорошее.