Вадим ЧЕРНЫШЕВ
ГОЛУБЫЕ ПРОЛЕСКИ
К городку, где жила семья Коваленко, подошли фашисты. Коваленкам пришлось покинуть его. В этом городке они жили долго и безбедно. Здесь Паня родилась и собиралась на будущий год пойти в школу. Её отец был музыкантом. Он учил детей играть на скрипке и выступал с концертами. Дома у них часто стояли цветы, подаренные слушателями. Люди веселились и танцевали под звуки скрипки, но сам музыкант танцевать не мог — он был хромой.
А мама у Пани была портнихой. Когда Коваленки всей семьёй гуляли в городском саду, она узнавала на встречных платья своей работы и радовалась, что женщины чувствовали себя в них нарядными и счастливыми.
Но пришла война. Стало не до музыки и не до нарядов. Работа, которую любили Коваленки и которая раньше радовала людей, оказалась теперь не нужна. И это огорчало их больше, чем все другие невзгоды военного времени.
Покидая городок, Коваленки взяли с собой небольшой клетчатый саквояж, завязанный в клеёнку узел и футляр со скрипкой. Больше музыкант и его жена унести не могли.
Сначала они шли пешком, потом ехали на грузовике, потом на поезде. Вагоны в нём были не пассажирские, а товарные. Они назывались теплушками, потому что в каждом из них стояла железная печка. Фашистские самолёты не раз обстреливали их из пулемётов и сбрасывали на них бомбы. Люди бежали как можно дальше от дороги и ложились, прижимаясь к земле, вздрагивавшей от взрывов.
В вагоне-теплушке Панина мама простудилась и заболела. Всю жизнь она шила другим, но себе тёплого пальто так и не сделала. Ехать больной стало нельзя. Поздно вечером Коваленки сошли с поезда и постучались в дом, где жил Митёк Берёзкин со своей мамой Марией Ивановной. Коваленкам было всё равно, в какой дом стучаться, все дома были одинаково чужими. Но в одном дворе виднелся свет. Это Мария Ивановна, придя с работы из госпиталя, пошла проведать, не отелилась ли без неё корова Зорька. Митёк в такой поздний час спал. Утром он увидел незнакомые вещи и удивился. На столе лежал странный потёртый футляр.
— Это скрипка. Здравствуй, мальчик. Ты не играешь на скрипке?
На маминой кушетке лежала чужая женщина. Тёмными печальными глазами она смотрела на Митька. Как она сюда попала?
Митёк смутился, не ответил и побежал на кухню. Там мама тёрла сырую картошку для оладьев-дерунов.
— Кто это, ма?
— Люди, сынок. Такие же, как и мы. Коваленко — им фамилия. По-нашему — вроде как Кузнецовы. Муж, жена да девочка, твоя сверстница, Паней зовут.
— А где же ты будешь спать?
— Устроимся, Митёк. Больная она, ей на кушетке лучше.
На крыльце стояла девочка в красном пальтишке. Она щурилась от весеннего солнца и постёгивала прутиком воду в бочке под водосточной трубой. Это был любимый прутик Митька. Он вырезал его у пруда. Митёк рассердился. Чужая тётя лежит на мамином месте, девчонка схватила его прутик… Откуда она такая взялась?
— Это мой прутик! — сказал Митёк. — И бочка. И крыльцо. Весь дом.
Девочка отдала прутик и глядела исподлобья на Митька. У неё были такие же, как у женщины на кушетке, большие тёмные глаза, чёрные волосы рассыпались по красному пальто.
— А вы кто? — спросил Митёк.
— Мы эвакуированные, — тихо ответила Паня.
— Эвакур… Эвакруир… — Митёк не мог повторить длинное слово.
— Я тоже сначала не умела говорить, а потом привыкла, — утешила девочка. — А немцы сюда не придут?
— Мой папка их не пустит. Он танкист.
— А моего папу на войну не взяли. Из-за ноги. А вас бомбили?
— Не, — сказал Митёк. — Они летают высоко. Я их не боюсь.
— А я боюсь, — призналась Паня. — Они могут бомбу бросить. А ещё страшнее, когда лётчика видно. Мы бежали по полю, а он низко летел и смотрел на нас… У нас дома тоже кадушка была. Большая-пребольшая! В ней жаба Баба жила. Она умела говорить. Крикнешь в кадушку: «Как тебя зовут, жаба?» А она отвечает: «Ба-ба!»
— Ну, так что! У нас есть курица, которая, как снесётся, начинает кричать: «Пойду на базар! Пойду на базар!»
— Зачем?
— Не знаю. Она не говорит. Может, яйцо продавать… Паня помолчала, оглядела двор и сказала:
— У нас дома тоже акация росла.
— Это не акация. Это другое дерево, — сказал Митёк.
— А у нас — акация. На ней во-от какие стручки были! — Паня развела руки, показывая, какие росли стручки.
— Таких не бывает! У акации маленькие стручочки, я знаю! Я из них пищалки делаю.
— Нет, бывает! У нас такие были!
— Всё ты врёшь, Паня! Паня-Паня, дырка в кармане!
— А ты… А ты…
Но тут Мария Ивановна постучала в окно, показывая, что пора завтракать.
На столе уже стоял самовар. Он пыхтел паром и отражал лица сидевших за столом. Одно из лиц исподтишка гримасничало и подмигивало Пане. Это было, конечно, отражение физиономии Митька. Митёк старался рассмешить девочку и показывал ей из-за стола вывернутый карман с дыркой.
— Паня, ты уже подружилась с Митей? — спросила Панина мама. Кутаясь в шаль Марии Ивановны, она тоже подсела к столу. — Хороший он мальчик?
Митёк насторожился. Сейчас девчонка, наверное, начнёт ябедничать.
— Хороший, — сказала Паня, не поднимая лица от чашки. — Даже очень…
Тут самовар отразил ещё одно лицо. Оно было грустным. Это тихо вошёл Коваленко.
— Ну как, Стасик, раздобыл хлебца?
— Нет, Ксана, но мне обещали…
— Ах, Стасик! Ничего-то ты не можешь сделать! Только на скрипке играть…
— Не только на скрипке, — заступилась Паня. — И на рояле!
— Ну, ничего, — успокоила Мария Ивановна. — Садитесь, Станислав Осипович, пить чай, пока деруны не остыли!
Так Коваленки поселились в доме фронтовика, бывшего тракториста Берёзкина. Станислав Осипович вместе с Митьком и Паней помогали Марии Ивановне по хозяйству. Понемногу поправлялась Панина мама, Оксана Семёновна.
— Вот Зорька отелится, начнёт доиться, я тебя, Ксана, сразу парным молочком на ноги поставлю! — пообещала Мария Ивановна.
Теперь Мария Ивановна и Станислав Осипович наведывались к Зорьке по очереди. Однажды Коваленко вошёл ночью в хлев и увидел телёнка. Он стоял, покачиваясь на слабеньких ножках, а Зорька лизала его и косилась на Коваленко. Станислав Осипович впервые видел новорождённого телёнка. Он не знал, что с ним делать, и побежал будить хозяйку.
— Тёлочка! — обрадовалась Мария Ивановна. Она обтёрла тёлочку сеном и уложила на разостланный половик. На этом половике, как на носилках, тёлочку принесли в дом.
Утром на завтрак было запечённое в русской печи молозиво — первое молоко, жёлтое и густое, похожее на омлет.
— Вкусно! — покачивала головой Оксана Семёновна. — Я даже не знала, что это такое. У нас никогда не было коровы…
На кухне в углу топталась, постукивала копытцами тёлочка. Она обсохла, стала рыженькой. На лбу под курчавой чёлочкой у неё белела круглая отметина.
— Ах ты, долгожданная! — хлопотала возле неё Мария Ивановна. Она учила тёлочку пить молоко: окунала в него палец и давала сосать, а потом незаметно убирала его, и тёлочка сама тянула парное молоко. — Ну, как мы тебя назовём?
— Звёздочка! — выпалил Митёк. — У неё на лбу звёздочка.
— Раз долгожданная, значит — Жданка! — предложила Паня.
— Вот умница! — похвалила её Мария Ивановна. — Хорошее имечко!
И обиженный Митёк, надувшись, ушёл на улицу. Опять эта девчонка обскакала его! Мама теперь частенько ставила Митьку в пример Паню: «Смотри, как она аккуратно ест!» Или: «Вот, погляди, какие у Пани ноги сухие, а ты опять вывозился!»
Митёк потихоньку от взрослых показывал Пане язык. Но Паня перестала обращать внимание и только укоризненно смотрела на него тёмными пристальными глазами: ну, как тебе самому это не надоело?!
Как только начала доиться Зорька, жизнь в доме Берёз-киных пошла по-иному. На столе появилось масло, сметана, творог, простокваша. Зорькиного молока хватало всем — и людям, и Жданке.
— Корова — самое доброе животное на свете! — восторгался Станислав Осипович. — Ксана, если у нас будет возможность, давай заведём корову! Посмотри, какие у неё спокойные и добрые глаза. Так спокоен может быть только тот, кто сознаёт свою пользу для других!
Оксана Семёновна быстро поправлялась. Она уже выходила на улицу, хлопотала по дому. Коваленки стали поговаривать об отъезде.