— Да живите здесь! — оставляла их Мария Ивановна. — Места у нас хватает. Вместе веселее! Немец сюда не дойдёт. А если уж так случится — вместе уедем. Мы под чужой властью, хотя бы один день, тоже жить не будем.
Коваленкам нравилось у Берёзкиных. Но, если оставаться, надо было находить работу. И они оба устроились в тот госпиталь, где работала Мария Ивановна. Станислав Осипович дежурил у раненых по ночам, стал «медицинским братом», а Оксана Семёновна шила и чинила для госпиталя бельё. Паня снова стала заниматься музыкой. Из горницы доносились звуки скрипки. Паня играла гаммы и разучивала упражнения.
— Митя, может, и ты будешь учиться у дяди Стасика? — спросила Панина мама.
— Что я, девчонка, что ли? — обиделся Митёк.
Раненые в госпитале прослышали, что их дежурный медбрат — настоящий музыкант, и попросили устроить для них концерт.
В большой зал школы, где размещался госпиталь, набилось полно людей. Здесь были раненые в байковых халатах, врачи и сёстрь1, пришли жители села и школьники, которые учились неподалёку в старом здании школы.
К школьному роялю, припадая на одну ногу, подошёл и сел невысокий человек в черном костюме. Костюм вчера весь день чинила и утюжила Оксана Семёновна, но об этом в зале знал только Митёк. Пианист пошевелил пальцами, откинулся, и…
И зал наполнился музыкой. Старенький рояль звучал, как целый оркестр. Руки музыканта летали над его пожелтевшими клавишами и, казалось, даже их не касались.
— Вот здорово! — прошептал молодой боец с забинтованной стриженой головой.
— Сразу видно — мастер! — отозвался седоусый раненый с подвязанной рукой.
Митёк был горд. «Это же дядя Стасик, мы вместе с ним живём!» — хотелось похвастаться ему перед ранеными.
Но все они были заняты музыкантом и не смотрели на Митька. Станислав Осипович кончил играть. Обрушились аплодисменты. Поправляя растрепавшиеся волосы, Коваленко радостно кланялся залу. Его просили играть ещё, и он играл, играл… Потом взял скрипку и стал играть на ней, неслышно отбивая такт носком ноги.
Один из раненых подошёл к окну, снял горшок с пышно распустившейся геранью и поставил на рояль перед музыкантом.
И тут на сцене появилась Паня. Она взяла скрипку, положила па неё платочек, прижала подбородком. А Станислав Осипович снова сел к роялю. И полилась, полилась музыка… Митёк был поражён. Когда они сумели подготовиться? Паня уверенно водила смычок маленькой ручкой. Чёрные волосы свесились с её склонённой головы и закрыли половину лица.
«Это же Паня! — опять захотелось объявить Митьку. — Это Паня, моя подружка, ей тоже семь лет…»
И ему захотелось сделать Пане что-то очень хорошее, необыкновенно хорошее! Как она здорово играет! Подарить бы ей тоже цветы! Но цветущих гераней на подоконниках больше не было. Митёк подхватил пальто и побежал в школьный парк. Он придумал, где взять цветы. Каждый год весной в дальнем углу парка расцветали голубые подснежники-пролески. Они уже приходили сюда с Паней. Но тогда цветов ещё не было. Только бутоны. Митёк выкопал луковицу подснежника, очистил и съел. Она была сладковато-мучнистой.
— Цветы есть нельзя! — упрекнула его Паня.
— Они вкусные! — сказал Митёк. — Лошади, когда пасутся на лугу, тоже жуют цветы.
— Лошади — они быстро бегают и возят тяжёлое! — возразила Паня. — Они не понимают. А людям — нельзя.
Это было неделю назад. А теперь, наверное, пролески уже расцвели. Как же он раньше не догадался?
Угол парка голубел подснежниками. Митёк торопливо набрал букет пролесок и кинулся назад. Он вернулся вовремя. Паня как раз кончила играть. Она держала в одной руке скрипку, в другой смычок и смущённо улыбалась. Щёки у неё раскраснелись, глаза были влажны от волнения. Митёк пробрался между рядами и молча протянул ей букетик нежных голубых пролесок. В зале засмеялись, одобрительно захлопали. Паня покраснела ещё больше и прошептала чуть слышно:
— Спасибо тебе, Митёк…
© Чернышев Вадим Борисович, текст, 1985