власть, не поддается точному учету. [94]
4.Военная демократия как общая характеристика социально-политической картины
у Гомера. Ей нисколько не противоречит царская власть, т. к. она «при наличии совета
вождей (буле) и народного собрания (агора) – только разновидность военной демократии»
(Архив Маркса и Энгельса, 1941, IX, 145). Необходимо говорить о намечающемся у
Гомера постепенном падении царской власти и зарождении аристократической
республики, а вместе с тем и рабовладельческого государства, закрепившего уже
начавшееся социальное неравенство вместе с демократической оппозицией.8)
5. Отсутствие юридического формализма. Чтобы правильно представить себе
социально-историческую основу гомеровских поэм, надо отказаться от абстрактных
юридических норм, о которых говорит западноевропейская наука. Надо исходить из
жизненной гущи исторического процесса у Гомера, приводящей к текучей и
непосредственной общественности, далекой от твердых юридических норм и основанной
больше на необязательном и расплывчатом обычном праве: басилевс, буле и агора
собираются то все вместе, то порознь, то вообще в любой комбинации, причем функции
этой верховной власти весьма неопределенны, случайны и зависят от разного рода
текущих обстоятельств. Необходимо прямо сказать, что к Гомеру неприложим никакой
юридический формализм и неприложима никакая метафизика общественных отношений.
6. Итог. Подводя итог предложенного нами краткого и конспективного очерка
гомеровского общества, мы должны сказать следующее. Это общество пока еще является
обществом доклассовым, и здесь пока еще нет государства, ни рабовладельческого, ни
какого-нибудь другого. Здесь люди все еще живут в виде родоплеменных объединений, и в
крайнем случае, в виде союза племен. Однако все родоплеменные институты, а именно
басилевс, буле и агора, находятся у Гомера в состоянии брожения и становления. Это явно
переходное состояние. Частная собственность и социальное неравенство уже налицо.
Однако еще нет того универсального принудительного аппарата, который бы узаконил это
неравенство и обеспечил бы его дальнейшее развитие, именно государства. Во главе всего
управления и всей общественной жизни пока еще стоит родовая знать, которая
обслуживается сородичами и соплеменниками меньшей [95] значимости (земледельцами,
скотоводами и ремесленниками), батраками, переселенцами и патриархальными рабами.
Но знать эта уже тронута цивилизацией, она уже стремится к свободомыслию и в религии,
и в морали, и в политике, и на войне, и во всей личной и общественной жизни. У Гомера
мы находимся в самом конце общинно-родового строя, накануне аристократической
республики со всеми ее внутренними антагонизмами, включая прежде всего
демократическую оппозицию.
Выше мы видели, в каком текучем состоянии находился текст поэм Гомера вплоть до
александрийских времен. Теперь мы видим, в каком текучем состоянии находится вся
социально-историческая картина, обрисованная в этих поэмах. Всякое сведение этой
картины к какому-нибудь одному неподвижному принципу грозит коренным искажением
предмета, и метафизика неподвижности в отношении Гомера больше чем где-нибудь
всегда грозила безвыходными противоречиями и провалами. Но это не значит, что здесь
перед нами полный хаос. Мы старались в этом хаосе выделять доминирующие тенденции,
а эти последние понимать как ту или иную социально-историческую структуру. Такой
основной доминирующей тенденцией является пограничное положение Гомера между
двумя общественно-экономическими формациями.
Таким образом, наш основной тезис гомероведения, который мы получили выше из
изучения литературы по гомеровскому вопросу, вполне оправдывает себя в области
раскрытия того, что такое гомеровское общество.
VI. О прогрессивных тенденциях у Гомера
В настоящем разделе мы хотели бы коснуться того, что, правда, иногда и
формулируется в руководствах и исследованиях по Гомеру и чего мы отчасти касались уже
не раз в том или другом виде, но что слишком часто забывается и забвение чего ведет к
омертвлению великого гомеровского наследия, к окончательной сдаче его в архив или по
крайней мере в музей красивых, но мертвых древностей. Дело в том, что Гомер еще не
умер, Гомер еще перекликается с нами и с нашими современными, мы бы сказали, весьма
острыми идеями и настроениями. То, что Гомер есть давно ушедшая от нас мифология и
что он есть музей древности, это было показано выше. Мы отметили в нем все ушедшее,
все не наше, все историческое. Сейчас мы; позволим себе выдвинуть в нем из всего того,
что было сказано выше, как раз то самое, что близко и нам и что превращает его в то
великое наследие, с которым мы уже не можем расстаться. И если мы вскрыли в Гомере
всю его архаику и всю его далекость от нас, то теперь уже никто не может нам запретить
указать в нем и то, что звучит для нас вовсе не [96] архаически, а звучит современно, как
это звучало все века и будет звучать всегда.
1. Антивоенная тенденция. Прежде всего мы должны выдвинуть тезис, что Гомер
осуждает всякое стихийное богатырство, всякую неразумную бойню и если признает
войну, то только войну справедливую, т. е. такую, которая может защитить свободу и
независимость мирных народов. Так как «Илиада» наполнена картинами войны, то может
создаться впечатление, что в этой поэме и нет ничего, кроме войны, что она там и
превозносится и что это апофеоз героев, проводящих свою жизнь на войне. Это
впечатление, однако, ошибочное.
Хотя старые герои, Ахилл и Агамемнон, продолжают быть в «Илиаде»
центральными фигурами и они наделены здесь разнообразными героическими
добродетелями, все же – явно или неявно – трактуются как неприемлемые всякие черты
их, связанные с капризами, самодурством, воинским зверством и пр. Уже в эпизоде
«Посольства» (Ил., IX) прекрасно рисуется капризное упорство Ахилла, как нечто
отрицательное, и его неспособность удовлетворительно мотивировать свое поведение
(особ. 254 сл.). Хотя тут и нет выраженной на словах критики, но отношение самого
Гомера к этому вопросу совершенно ясно, особенно если вспомнить такую сентенцию, как
«Смягчимы сердца благородных» (XV.203).
При последней роковой встрече с Ахиллом Гектор предлагает ему договор, но
которому победивший из них возьмет себе доспехи побежденного, а его тело отдаст его
родным. Ахилл мрачно отвергает это предложение, ссылаясь исключительно на право
сильного и на невозможность совместной жизни волков и овец или львов и людей
(XXII.254-272). И когда умирающий Гектор повторяет свое предложение уже в виде
предсмертной мольбы, то Ахилл даже и здесь свирепо его отвергает, разъяренный и
руководимый только одним чувством мести за Патрокла (337-354). После такого
неблагородного, зверского поступка его мягкое отношение к Приаму в XXIV песни есть
только признание своей вины и моральная победа над ним его врагов. Посейдон (XIV.139
сл.) порицает мрачное злорадство Ахилла по поводу поражения греков. С содроганием
сердца слушатели «Илиады» воспринимали описание издевательств Ахилла над трупом
Гектора (XXII.395 сл.). Труп Гектора Ахилл повергает ниц перед трупом Патрокла
(XXIII.24 сл.). В костер Патрокла Ахилл бросает двенадцать юных троянцев, убивши их
собственными руками (XXIII.175 сл.). А после погребения Патрокла Ахилл снова
возобновляет свое надругательство над трупом Гектора, волочит его вокруг могилы